О н. А вышло, что не суженый. Так отчего же она испугалась?

О н а. Выходит, была причина. И потом боялась. И… стыдилась того, что он, как ей тогда казалось, так много знал, был таким образованным, а она «инкубаторная». Но более всего боялась и стыдилась, чтобы не узнал ее, не раскрыл, кто она и что…

О н. Ничего не понимаю. Чего не раскрыл? О чем не узнал? Чего боялась? И почему должна была стыдиться? Увидев впервые в жизни?

О н а. Да, стыдиться, стесняться. В том-то и дело, что увидела не впервые. Неужели он, живя полгода в Петриковке, всегда бывая рядом с нею, так ни разу и не вспомнил, что когда-то он уже видел, встречался с нею раньше, до Петриковки? Однажды она не удержалась, намекнула ему, что знает Терногородку, даже его учительницу французского языка.

О н. Что-то такое неясно вспоминается. Тогда его это удивило, даже заинтересовало, а потом сразу же и забылось.

О н а. Была такая минута: намекнула, а потом и испугалась. А вот теперь… Может, он теперь вспомнит один день в конце мая или в начале лета. Воскресный базар в Терногородке. Комсомольцы, пионеры-школьники группками ходили почти весь день из улицы в улицу, по хатам, магазинам, базарной площади. У каждого через плечо, будто рушники у боярина на свадьбе, висели широкие бумажные ленты, а в руках стопочки билетов. На лентах и на билетах, которые они распространяли, красным по белому было напечатано: «Наш ответ Чемберлену». Собирались средства на строительство Красного Воздушного Флота. Об этом тоже было написано на билетах. Но она запомнила именно это: «Наш ответ Чемберлену». Он был старшим в одной из групп. Люди разбирали билеты, а деньги — кто сколько мог — бросали в жестянку-копилку.

О н. Ну как же! Помню довольно ясно. Было с Чемберленом, было и еще что-то подобное.

О н а. Тогда в паре с другой школьницей носила за ним жестянку худющая девчонка, чернявая, с косичкой, в темно-вишневом плисовом платьице. Копилка тогда несколько раз наполнялась серебром и медяками, и они все трое относили ее на почту и обменивали на новую, пустую.

О н. Как ни напрягает память, вспомнить эту девчонку не может. «Чемберлена» помнит, а девчонку в темно-вишневом платьице нет. Их тогда было много, девчонок из четвертого, пятого, шестого. Где уж их всех запомнить!

О н а. А когда он был, — правда, всего лишь месяц, не больше, — вожатым в их четвертом классе? Сам учился уже в седьмом. И было это осенью. Они тогда выпускали стенновку к Октябрьским праздникам. Остались в школе после уроков втроем и разрисовывали да переписывали эту стенновку дотемна. И потом он даже проводил их, трех девчонок, домой. И вообще на каждом собрании отряда и всегда, как только подворачивался случай, она становилась или подсаживалась ближе к нему, потому что хотелось все время быть у него на глазах, чтоб он заметил ее. И потом, когда сажали пришкольный сад, тоже вертелась все время возле него, будто завороженная. А когда он раз или два в праздники декламировал «Красную зиму» или «Расплату», она сидела на первой скамье, прямо перед ним, и аплодировала ему сильнее всех. Однажды, когда он начал декламировать: «О, не даремно, ні…»[24] — ей вдруг стало страшновато оттого, что речь в этом стихотворении шла о дукатах и крестах. Казалось, что все скрестили взгляды на ней, на ее поникшей худенькой фигуре.