Когда мы покидали улицу Сэриндар, на ней снова было шумно и людно; мальчики-разносчики, сидя на корточках прямо на мостовой, подсчитывали свою выручку; у ворот стояли грузовики, в них бросали какие-то пакеты, и один шофер сказал, что это уже завтрашняя порция вранья, которую сейчас отправят вечерними поездами в провинцию. Над серой глыбой большого здания, как бы запирающего улицу Сэриндар со стороны Брезояну, зажглась эмблема Самой Большой Румынской Газеты «Универсул»: гусиное неоновое перо, направленное своим острием вниз, туда, где трещали линотипы, набирающие сотни слов в минуту, и гудели ротационные машины, выбрасывающие десятки тысяч оттисков в час, туда, где отнюдь не гусиными, а золотыми, платиновыми или просто железными ржавыми перьями писала корысть, хитрость, ложь…

Покидая улицу прессы, мы чувствовали себя погано. Все молчали, только Бранкович невозмутимо болтал о том, что сюда надо было прийти с камнями, а Неллу разъяснял ему законы революционной тактики. «Какая там тактика — их просто следует напугать». — «Это говоришь ты, Бранкович? Ты, кажется, утверждал, что не желаешь ни во что вмешиваться?» — «Я и не вмешиваюсь — высказываю свое мнение. Я еще не спятил — вмешиваться не собираюсь». Я посмотрел на Бранковича. Что-то изменилось в нем с тех пор, как он побывал в полиции. А может быть, это так только кажется? Может быть, он только начал разговаривать по-другому, а теперь пойдет в общежитие, наденет свои резинки на рукава, сетку на голову и снова как ни в чем не бывало примется за зубрежку? До чего же, черт возьми, все и запутано, и непонятно, и противно. Я чуть было не присоединился к Виктору, который сказал, что сейчас самое лучшее — это пойти выпить, и пусть они все провалятся в тартарары. Его никто не поддержал, потому что это нехорошо, все-таки у нас политическая миссия, и бедные ребята в Жилаве и так далее и тому подобное.

Когда мы проходили мимо двери публичного дома, куда по ошибке сунулись в начале вечера, Дим остановился и спросил, не считаем ли мы, что по сравнению с редакциями здесь самый почтенный, самый пристойный и самый высоконравственный дом на Сэриндар? «А что я вам говорил? — сказал Виктор и торжественно добавил: — Не надо только забывать о системе».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Теперь у нас осталась последняя возможность: обратиться к кому-нибудь из политических деятелей и уговорить его сделать запрос в парламенте. Так как у власти была либеральная партия и считалось, что в оппозиции Демократию, Законность и Справедливость отстаивают национал-царанисты, то следовало обращаться к ним. И мы отправились на прием к видному царанистскому деятелю, о котором говорили, что он сам царан[80] и до сих пор носит крестьянскую одежду. Когда мы к нему пришли, то убедились, что он действительно стопроцентный царан, — таких нам еще не приходилось встречать.