Коренастый, черноволосый, он сидел за столиком, накрытым крестьянской скатертью, и курил папиросу, стряхивая пепел в крестьянскую пепельницу из обожженной глины. На нем были крестьянские белые штаны, крестьянская рубаха навыпуск и вышитый крестиками крестьянский жилет с двумя незастегнутыми пуговицами, чтобы дать свободу явно намечающемуся брюшку. Всюду в комнате висели крестьянские паласы, на стенах висели картины из крестьянской жизни: крестьяне пашут, сеют, убирают урожай или танцуют хору, держа за руки крестьянок с розовыми ногами.

Невнимательно выслушав наш рассказ, крестьянский деятель погладил свои черные крестьянские усы и заговорил сильным, сухим голосом так, словно он репетировал публичную речь. Он сказал, что он верит в  к р е с т ь я н с т в о, потому что оно — о с н о в а  о с н о в, «т а л п а  ц э р и й»[81] — фундамент, на котором можно воздвигнуть лучезарное здание Истинной Румынии… Он прокашлялся и продолжал окрепшим, голосом: «В о т  н а ш  и д е а л, н а ш а  в е р а, н а ш а  б о р ь б а. Когда национал-крестьянская партия снова придет к власти, она создаст Крестьянское Государство и разрешит все проблемы, которые когда-либо возникали перед крестьянами от Дуная и до Карпат. Словом, дорогие мои молодые друзья, не забывайте, что все мы происходим из крестьян и что Румыния — крестьянская страна. Д а  з д р а в с т в у е т  С т а т у л  Ц а р а н е с к[82], и все у нас будет в полном порядке».

Мы поглядели друг на друга.

— А как же насчет арестованных студентов? — спросил Дим.

— Ах, это только эпизод. Все мы подвергаемся гонениям в нашей славной борьбе, но либералам не удастся предотвратить крестьянскую революцию. Мы полны решимости, стиснув зубы и собрав в кулак нервы, вести борьбу до победного конца за Справедливость, Демократию, Правительство Крестьянских Реформ, мы твердо надеемся на поддержку народа и Мудрость Его Величества Короля. Словом, трэяска Статул Царанеск!

Когда он закончил свою речь, в комнату вошел еще один крестьянский деятель, которого мы сразу узнали, так как много раз видели его фотографии в газетах: главный экономист крестьянской партии, бывший министр финансов в царанистском правительстве. Этот был одет совсем не по-крестьянски: в светло-сером костюме, в шелковой сорочке с ярким галстуком, заколотым бриллиантовой булавкой, в модных ботинках на двойной подошве. И он был похож отнюдь не на крестьянина, а скорее на обезьяну, и лицом, и сутулой фигурой, и тонкими кривыми ножками. Познакомившись с нами, финансист осклабился и заявил, что очень нам завидует. «Это почему же?» — спросил ошарашенный Виктор. «Потому что молодость — самая замечательная пора человеческой жизни, — сказал экономист. — Ах, молодость, молодость… Когда я вижу молодых людей, я всегда завидую их здоровью, внешности, идеализму». Мы снова поглядели друг на друга, а Виктор сказал, что в наше время молодость довольно поганая пора — ни гроша в кармане, никаких перспектив, кроме безработицы и тюрьмы. Крестьянский финансист снова осклабился и заверил, что главного преимущества молодости — здоровья и полноценного идеализма — никто у нас не может отобрать. «Недавно я проезжал по Каля Викторией во время студенческой демонстрации. Какой энтузиазм! Какое чистое горение!» — «Так это же были железногвардейцы! — вспыхнул Виктор. — Неужели вы считаете фашистов идеалистами?» Крестьянский экономист расхохотался и сказал, что мы, по молодости лет, очень наивны и это очаровательно. Опытные политические деятели, которым страна может вполне доверять, знают, что у нас в Румынии нет настоящих фашистов, железногвардейцы тоже из крестьян. Они ошибаются и бушуют, но это пройдет; на самом деле они славные ребята, движимые романтикой молодости, жаркой юношеской кровью… «Вот как! — сказал Дим и, расстегнув рубашку, показал крестьянским деятелям побелевший рубец, который остался у него на плече от железногвардейского топора. — Что это такое, по-вашему, — романтика или покушение на убийство?» — «Шалости молодости, — добродушно сказал экономист и покровительственно похлопал Дима по плечу. — Румыния — крестьянская страна, у нас нет почвы для фашизма». Мы начали возражать, и тут у нас завязалась интересная дискуссия о политических перспективах Румынии, и оба крестьянских деятеля в один голос утверждали, что фашистская опасность нам не угрожает, фашизм не привьется, потому что мы — крестьянская страна. Коммунизм тоже не привьется, потому что он чужд крестьянской психологии. Но коммунисты все-таки опаснее фашистов. За спиной коммунистов стоит СССР, а СССР — это Россия, Петр Великий, Екатерина, Карл Маркс и все прочие. «Позвольте, — кипятился Виктор, — разве Карл Маркс требует передачи Трансильвании венграм? Румынии угрожает Гитлер. Разве вы, царанисты, не против Гитлера?» Да, царанистская партия безусловно против Гитлера. Но оба деятеля говорили об этом таким тоном, что, слушая их, казалось, будто Гитлер — славный немец, из тех, что накачиваются пивом и поэтому шумят больше, чем положено, в общем-то нацисты ничего, с ними можно столковаться; жаль еще, что Гитлер не из крестьян, — он был бы совсем хорош…