Под конец беседы, когда мы спросили напрямик, намерена ли царанистская партия заявить протест против незаконных арестов студентов, крестьянские деятели переглянулись, почесали головы и внезапно вспомнили, что они отбывают на днях в Эфорию[83], так что времени для протеста не будет. Они едут в Эфорию работать. Господин Вайда давно там работает — с самого начала купального сезона. Теперь туда едут работать господин Маниу, господин Попович и все остальные видные деятели партии. В Эфории идет работа над проектом новой программы царанистов — надо уточнить теоретические проблемы Крестьянского Государства, и это займет, очевидно, весь пляжный сезон. К осени, когда они вернутся в Бухарест, мы можем снова увидеться. К тому времени Новая Программа партии будет совершенно готова. К тому времени, возможно, изменится политическая конъюнктура. К тому времени… Мало ли что может случиться к тому времени?

«Сукин сын этот экономист, — сказал Дим, когда мы снова вышли на улицу. — Я, кажется, видел его фамилию в фашистской газете «Буна вестире» в списке предателей. Они намекают на то, что его следует кокнуть, а он кудахчет, что фашистской опасности нет. Честное слово, я совсем не пожалею, если они его пристукнули. Вы согласны?» — «Ни в коем случае, — сказал Неллу. — Это означало бы, что мы желаем успеха Железной гвардии». — «А какая между ними разница? — спросил Виктор. — Разве не царанисты расстреливали железнодорожников в прошлом году в Гривице? Кстати, вот эта самая обезьяна, которая была министром, танцевала в ту ночь румбу на балу. Все это одна система!» — «Нет, ты не прав, — горячился Неллу. — Одно дело — царанистские вожди, другое — массы. Вы не понимаете тактики Народного фронта». — «Я отлично понимаю тактику, — сказал Дим, — но если легионеры отрежут ему уши, я ни капельки не пожалею».

Над городом сгущались сумерки. Мы долго бродили по бульварам, где пахло прелыми листьями каштанов и жареными мититей, и без конца говорили о том, что все буржуазные деятели одним миром мазаны, все они толстопузые и лживые воротилы, интересующиеся только дивидендами, подрядами, министерскими портфелями и улыбками рыжей потаскухи мадам Лупеску — любовницы короля. Вот эта обезьяна с бриллиантовой булавкой уверяет, что завидует нам, а сам он, между прочим, едет на море загорать и глотать устрицы, запивая их шампанским, в то время как мы будем топать по раскаленному асфальту, есть фасоль с сосисками у Хердана[84] по семь лей порция и проверять на каждом перекрестке, нет ли за нами хвоста.

Пока мы ходили по редакциям, спорили с царанистскими деятелями и придумывали новые формы мобилизации общественного мнения, в Бухарест приехал отец Пауля и в два счета освободил сына из тюрьмы. Мы ничего об этом не знали, пока не увидели самого Пауля, бледного, осунувшегося и страшно сконфуженного, — его привел с собой Виктор на нашу очередную встречу в маленьком сквере на площади Икоаней. При виде Пауля мы все, конечно, разинули рты. У Неллу немедленно вспотели очки.