Я так расстроился, что становился несправедливым. Мне хотелось ругать все и всех, но я отлично понимал, что я не прав. Народ-то уж во всяком случае здесь ни при чем. Я любил эту страну и этот народ, говорил я себе, и я не должен быть несправедливым. Я просто не все понимал в юности. Мои представления о Неллу были составлены в девятнадцать лет, а теперь мне скоро стукнет тридцать. Так всегда бывает. В девятнадцать лет видишь одно, а в тридцать начинаешь замечать и то, чего прежде не видел. Я просто не раскусил Неллу в свое время, а теперь я вижу все: и то, что было тогда, и то, что есть сегодня…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Теперь я все видел. Моя злоба стала утихать, но мне стало грустно, и я почувствовал тревогу.

А вдруг не только Неллу всегда был таким? Не может этого быть. Да, но вдруг и Анка, Раду, Дим? Не может этого быть. Случай с Неллу еще ничего не доказывает. Неллу всегда был таким. Я просто не замечал. Раду совсем другой. Какие могут быть причины, чтобы и Раду оказался лавочником? Раду — не лавочник. А если Анка? Что могло случиться с Анкой? А вдруг и она окажется другой? Любовь помешала мне увидеть ее такой, какой она была на самом деле. А вдруг это так? Что тогда?

Мы выехали на Каля Викторией и медленно двигались по этой узкой извилистой улице, заполненной автомобилями и нарядной толпой. Мы были первыми советскими офицерами, появившимися здесь, в центре города; прохожие останавливались, указывали на нас друг другу и радостно махали нам вслед. Но я знал, что это обитатели и завсегдатаи самой фешенебельной и легкомысленной бухарестской улицы и что они никогда не питали дружеских чувств к Советскому Союзу.

Значит, и эти изменились? — думал я, вглядываясь в знакомые очертания Каля Викторией. Здесь все было по-старому, кое-где только выступали следы недавних событий: вместо Национального театра я увидел закопченные развалины и груду щебня. Я знал, что здесь произошло. В день свержения Антонеску гитлеровские летчики поднялись с пригородного военного аэродрома Отопень и принялись бомбить улицы, на которых лишь накануне разгуливали сами, поджигать отели, где в номерах еще стояли их собственные чемоданы, взрывать дома, где они не раз накачивались пивом и орали «хайль», распевали «Лили Марлен» и блевали. Гитлеровцы превратили бы Бухарест в груду развалин, если бы не подошла Красная Армия. Румынская столица теперь под защитой Красной Армии. На Каля Викторией это знают. Кое-что все-таки поняли и жители этой улицы. Война их научила. Им казалось, что Каля Викторией дальше от Советского Союза, чем от луны. А теперь они смотрят на нас так, как будто встречают близких друзей после тяжелой разлуки. Я вспомнил директора газеты «Друмул». СССР — это азиатская держава, сказал директор. Географическое понятие, а не держава, сказал международный обозреватель. Да, колосс на глиняных ногах, уточнил директор. «Ты и в самом деле коммунист? — спросил маленький журналист с большими ушами. — Значит, ты сумасшедший. В Румынии могут прийти к власти кто угодно — эсперантисты, члены общества вегетарианцев, нюдисты. Все, кроме коммунистов. Ты этого не знаешь, Захария? Где ты живешь — в Туле? В Смоленске?»