Тотчас зазвенел бодрый детский голосок, немного запинаясь, хотя довольно плавно продолжая чтение.

Учитель сидел на возвышении. От тепла и весенней истомы у него разболелась голова. Большие черные глаза его горели, а когда он смотрел по сторонам, то в одуряющем свете дня, на фоне ослепительно белых стен, он различал лишь тусклое мерцание точек.

— Дальше! — устало и равнодушно твердил он время от времени.

Учитель зевал. И страшно томился. Сам по сути дела еще ребенок. Борода и усы у него только начали пробиваться. Было ему лет двадцать, не больше.

Окна были раскрыты. Залитая желтоватым светом в ленивой дремоте раскинулась на солнцепеке деревня. Солнце палило нещадно. В нагретом воздухе ликующе бурлила весна. Возле школы, в канаве с прохладной еще водой неуклюже плескались пушистые желтые гусята; с полей доносился негромкий птичий щебет и приглушенный шум работы. Тысячи красок и звуков сливались в удивительную симфонию. На веревке сушилось белье — синее, красное, белое. Вдали на зеленой траве желтели кусты боярышника. Абрикосовые деревья облачились в целомудренно белый цветочный наряд, словно бледные девушки, готовящиеся к причастию.

— Продолжай, Вираг, — сердито сказал учитель, устало и грустно оглядывая класс, где, как ему казалось, все скучало.

Старый шкаф, зеленый стол, коричневая доска с линейками, счеты, стоявшие у стены, — все навевало дремоту. И стрелки часов передвигались так медленно, словно их клонило ко сну.

В деревне зазвонил колокол.

Погруженный в раздумье учитель очнулся. Строптиво вскинул голову, будто лишь теперь понял, где находится. Он стиснул зубы, дерзкий сверкающий взгляд устремил вдаль.

Раздался звонок. Урок кончился. Потихоньку разошлись ученики. А он долго сидел один в пустом классе и, насупив брови, о чем-то думал.

2

Он восстал против своей судьбы. Боялся, что жизнь его превратится в скучную банальную идиллию и что его ждет участь отца, деда и прадеда — набожных пасторов, закончивших век свой в белом деревенском домике с зеленым крыльцом.

Он стремился к чему-то большему…

Учитель гордо выпятил грудь, почувствовал силу своих стальных мускулов, бурление крови, и ему показалось, что на свете нет ничего невозможного. Раздув ноздри, он с молодой жадностью глотнул свежего воздуха…

Как-то вечером в дождь и ненастье он вспомнил про свои юношеские пьесы, любительские спектакли с бенгальскими огнями, театр в наскоро сколоченном балагане и сначала с чувством неловкости, а потом с холодной насмешкой над собой принялся перечитывать запыленные, старые тетради. Но постепенно он увлекся. Лицо его запылало. Он читал вслух. Отдающий металлом голос разносился по всему дому. Вновь пробудились давно похороненные честолюбивые замыслы. Он мечтал об опьяняющем успехе, бурных рукоплесканиях.