Но лучшие воспоминания, конечно, были об Эдварде и Флоре. Они же были и самыми грустными. Мы хранили наши истории о великом горе как самые драгоценные. Они были доказательством любви, и я рассказала Помело и Лазури многое из того, от чего у меня болело сердце.

Однажды я проплакала весь вечер, вспоминая о малышке Флоре. Это было восемнадцатого января, в ее седьмой день рождения. Мы с Волшебной Горлянкой говорили о том дне, когда она появилась на свет: «Помнишь выражение лица Эдварда, когда он ее держал? Помнишь день, когда она увидела, как муха моет лапки?» Я надеялась, что Флора теперь счастлива, и боялась, что она совсем меня не помнит. Внезапно за окном кто-то чихнул, и я быстро распахнула ставни. Я увидела убегающую служанку Лазури. Она видела мои слезы.

В Шанхае, не зная, что Вековечный собирается ухаживать за мной, я свободно говорила с ним об Эдварде. В конце концов, я думала, что он изливал на меня свою тоску по Лазури. Я признавалась ему, что всё, что мы с Эдвардом делили, останется в моей памяти навсегда: как мы говорили об инстинктивной настороженности птиц или о том, как наши глаза меняют цвет. Это были простые, повседневные вещи. Вековечный восхвалял любовь Эдварда ко мне, называл его «твой возлюбленный муж» и поощрял мои разговоры о нем. Он сказал, что мы товарищи по несчастью, и я согласилась, не понимая, как опасно заявлять будущему любовнику, что я никого так не полюблю, как того, кто уже умер.

После того как мы с Вековечным стали любовниками, он нежно спросил, думаю ли я еще об Эдварде. Я призналась, что да, но быстро добавила, что о нем самом я думаю гораздо чаще. Вековечный расплакался от радости. Постепенно мне стало понятно, что он не хочет, чтобы я вспоминала о прошлом. И я перестала упоминать об Эдварде. Со временем мне пришлось лгать, что я не помню ни одного счастливого мгновения, связанного с другими мужчинами. Вековечный хотел, чтобы все выглядело так, будто моя жизнь началась только с его появлением, что только ему адресованы все мои чувства. Но служанка Лазури увидела истину: мои слезы. Она расскажет Лазури, а та наградит ее.

— Лазурь рассказала мне, что ты плакала, — сказал мне ночью Вековечный, когда лежал в моей постели. — Тебе грустно, любимая? — казалось, он беспокоится обо мне.

— С чего бы это? Возможно, она услышала, как я пою. Вечером я пела грустную песню.

— Спой ее мне.

Я растерялась:

— Мне неловко. Я уже не могу петь так же хорошо, как в цветочном доме. Мне нужно сначала потренироваться, чтобы не навредить твоим ушам своим мяуканьем.