— Не буду, — с готовностью пообещала она и прибавила: — И с чего это мы углубились в такие серьезные темы?

— Наверно, это моя вина. Давай их немедленно закроем и перейдем к чему-нибудь более легкому.

— Не знаю, с чего и начать.

— Расскажи что-нибудь смешное или загадай загадку.

— Жалко, что у нас нет бумажных колпаков.

— Тогда на нас обратили бы внимание. Если мы станем паясничать у всех на глазах, нас попросят очистить помещение. Только подумай, какой будет скандал. Выставлены из «Саламандры». Мойра Барридж была бы в восторге, то-то ей было бы о чем языком чесать на полгода вперед.

— Она бы сказала: так им и надо — за вранье и недоброжелательность.

— Я думаю, нам следует распланировать эти три недели и не терять ни минуты. Чтобы ты могла вернуться в Тринкомали с огоньком в глазах и массой приятных воспоминаний. Я свожу тебя в Негомбо, покажу старинный португальский форт, очень красивый. И будем купаться в Панадуре, это пляж сразу за «Голубой лагуной». Можно будет еще посетить Ратанапуру. В тамошней гостинице на столиках стоят старые суповые тарелки, полные сапфиров. Я куплю тебе одну штучку. Чем тебе еще нравится заниматься? Как насчет спорта? Мы могли бы поиграть в теннис.

— У меня нет ракетки.

— Одолжим у кого-нибудь.

— Надо подумать. А ты очень хорошо играешь?

— Блестяще. Я — образец мужественной грации, когда перепрыгиваю через сетку, чтобы поздравить победителя.

Снова заиграл оркестр, на этот раз не южноамериканскую музыку, а старую сентиментальную песню, мелодию которой вел тенор-саксофон.

Только любовь я могу тебе дать, крошка.

Кроме любви, с меня нечего взять, крошка…

Хьюго быстро поднялся.