— Федор, ведь ни одной минутки я не сомневалась…

— Какое сомнение! Такие мужики от пуль не бегают!

Он новыми глазами на Альбину Адамовну глянул. Чужедомка, человек без роду без племени, народившаяся здесь от каких-то ссыльных, была она несгораемая. Беды катились на нее лесным палом, но не палили, лишь обугливали некогда белое лицо; с годами она не седела, гарью покрывалась, как после пожарища. Постороннему человеку возраст ее теперь трудно было определить, хотя всякий местный знал: будь у нее Иван да будь счастье в доме, детей бы еще могла рожать. Федору снова стало совестно — и за свое здоровое лицо, и за свое семейное благополучие, поэтому и сказал:

— Ничего, Альбина Адамовна, мы еще с тобой попляшем на этом свете.

— Попляшем, Федор… надо плясать, — ответила она, сутуло поднимаясь из-за ученической парты.

Он опять пошел по своим делам, а весть об Иване Теслове его опережала, везде перебегала дорогу, радостью звенела.

— Гли-ко! — сказала на скотном дворе Василиса Власьевна. — Человек-то нашелся.

— Ну-ко! — то же сказала и Капа-Белиха, набежав на него у конторы. — Прямо из мертвых Иван воскрес.

Кощунственная эта радость перелетала из одной избы в другую. В Избишине не было того человека, который не повторял бы: «Смотри-ка, счастье-то Альбине Адамовне привалило!» И когда Федор, покрутившись в конторе, в нищих своих амбарах и на конюшне, снова заявился в коровник, там уже не работали, посиделки были. Новость все та же: Иван Теслов. Федор не замечал на лицах печали, будто Иван вот-вот должен был вернуться. Даже глупая Барбушиха на свой лад восприняла весть:

— Так-то! Ушел да и пришел, а мой уж не придет с похороночкой…

Федор и к Барбушихе, как недавно к Альбине Адамовне, присмотрелся. Если ту, белую, гарью запорошило, то у этой уже сизым дымом дотлевало лицо, вон скоро и пепел по ветру понесет. Не жилица, как понял Федор, и поспешил пожалеть Барбушиху:

— Ничего, дочки зато у тебя как нетелки бегают! Замуж вон отдашь. Скоро и мужики возвратятся все…

Не надо бы ему так говорить. Капа, сидевшая у плеча своего Семена Родимовича, вдруг визгливо, некрасиво закричала:

— Все? Все, говоришь? А ежели все-то возвратятся, как мы жить-то после того будем?! А-а! Молчишь, мужик блудный!

Федор покурил и, не желая ввязываться в бабьи слезы, побрел домой. Капе, конечно, не позавидуешь, объявись в один прекрасный день ее благоверный. Да ведь не объявится, не отдерет за косицы… Значит, и осуждать ее нечего, спасибо и на том, что пригрела такого нужного деревне мужика. Он бежал от бабьих слез, как от короткой и шумной весенней грозы — пронесет и распогодится. Но суждена была ему в этот день еще одна встреча — Лутонька с крыльца Барбушихи соступила, видно, что поджидала его.