Опять поговорили, прекрасно понимая, что одному все известно, а другому наплевать на это известное: привык, обтерпелся за четыре военных года, из своего колхозного окопа пушками его не выбьешь.

Дальше дело пошло на руку Федору. Заскочили они, после пашни, на поле, где боронили, а там коровы да бабы. Так было: в постромках коровенка, а сбоку две помощницы, в пристяжных. Начальства они не видели, понуро, все одинаково пригорбив под лямками спины, тащились по полю, время от времени, как и коровы, постреливали гнилой травой. Было видно, кому по силам, а кому и вовсе последний осилок. Барбушата молодые корову свою, считай, на постромках тащили, а старая Барбушиха в паре с такой же недотепой едва ноги переставляла. Капа с товаркой своего возраста тоже нетихо подвигалась, а немка Луиза, едва душа в теле, и пару себе такую нашла, тыкалась на колени. Упряжка с Верунькой во главе легко повиливала бороной, а дальше плач стоял: живот у кого-то схватило, ни с места. Федор туда на помощь и на Демьяна зыркнул:

— Чем выспрашивать да выглядывать, бери лямку.

Бабы с каким-то страхом уступили свои места начальству, ждали, когда они собьют охотку. Но Федор вовсе не для забавы впряг Демьяна в борону. Часа три по полю без роздыха гонял, взмок весь. Демьяну же хоть бы что, трясется с правого боку коровы, помалкивает. Видя такое, бабы бросили нытье, быстрее закружили по полю. Хороший клин разбороновали. Но все же Федор сдался:

— Да, за тобой мне не угнаться…

— Во и я то же говорю, — с каким-то намеком ответил Демьян, обивая ладонями грязь с хромовых сапожек. — А потому держись сбоку, из постромок не выпрыгивай. Знаешь, что со строптивой лошадью делают?

— Знаю, — буркнул Федор. — Лошадь! Да хорошо бы, ежели строптивая, а то хвост свой не таскает. Строптивых я люблю, не пугай. Ты давай, давай. Я про лошадку, про настоящую говорю. За нее и рыбы можно подбросить… нельзя, чтобы мяксинские лодыри с голодухи пухли…

— Ну, Федор!.. — рассмеялся Демьян, против своей, видно, воли. — По-настоящему тебя хвалить надо, а вот ругать приходится. Ну, чего ты на меня зыркаешь? Дам и лошадь, как останется, не съем же я ее… как вы одну такую съели… Знаю, знаю все, молчи лучше! — предупредил он его возражения. — Всем лошадей, всем надо! Я разве против них? Не думай, тоже где надо зубами грызу, кулаками вышибаю, вот этими, — потряс он недвусмысленно перед его носом. — Но при всем при том полтора десятка только и выколотил. Да и те наполовину подмененные. Есть же ловкачи!

— Есть, есть, — отмяк немного и Федор, рассмеялся тоже. — Не прожить нам без ловкости. Вот погонял я тебя в бороне, немного получше поймешь, на каких хребтах посевная выезжает. Что, бабам рожать уже не нужно после войны? Теперь-то как раз и самое время рожать, мужики потребны. Сколько их домой возвернется? Щепоть из большой горсти. Да и те или без руки, или без головы… как вот у тебя. Подумаешь, помог нам! Ты лошадей давай, ты без лошадей в колхоз не приезжай. Война была, лошадок вместе с тракторами под пушки сдали, но не всех же поубивали. Вот и требуй. На бабах нам не выехать, пусть лучше юбки задирают… дело-то это им более привычное. Ничего, окупится. Войну-то эту нам не избыть до конца веку нашего, слышь? Мно-ого мужиков потребуется, всем дела не переделать. Раз ты начальство, издай приказ: из-под каждой юбчонки, даже самой завалящей, чтоб с десяток мужиков единым махом выскакивало. А то кричать! Крикунов видали и похлеще тебя. Ты дело делай, коль на то поставлен. А меня не стращай. Нет на земле того страху, который бы прижал меня. После смерти Марыси любой прокурор ангелом покажется… понимаешь ли ты это, Демьян Ряжин, непутевый братец Кузьмы Ряжина?!