Она стучит по двери открытой ладонью, потом царапает ее ногтями, потом слышится еще какой-то глухой стук, верно, она прижимается лбом к облупливающейся краске. Меня сотрясает дрожь. Я не смогу продолжить…
* * *
С ума можно сойти. У Гриши в комнате тишина. Ежели он что-то с собой учинил – вина падет и на ваши головы, души.
Два окна
Два окна
В окнах четвертого этажа того и гляди грозящего обрушиться яфского дома средиземноморской ночью появляются двое, каждый в своем окне.
В левом – том, у которого жалюзи открываются наружу, – стоит мужчина почти сорока лет, губы у него стиснуты. Порыв ветра треплет кольцо кудрей вокруг его лысины. Он почесывает недельную щетину. Глаза его тусклы, как у несвежей рыбы, однако мысли – ясны, хотя и мрачны.
В правом окне, там, где раздвижные рамы, пазы которых забились песком, листьями, пылью и сигаретным пеплом, а часть реек жалюзи погнулась, стоит женщина в поношенном, но чистом домашнем платье, голубом в белую крапинку. Из глаз ее текут слезы, строго по одной – как раствор из капельницы.
Мужчина в левом окне издает короткий жалостный стон. Неуклюжим движением он ставит на подоконник круглое колено, а вслед за ним затягивает наверх и все свое тяжелое тело. Довольно одного взгляда вниз, как у него начинает кружиться голова, он наклоняется вперед, вцепляясь в подоконник черными ногтями.
–
Она высовывается из окна, чтобы он ее заметил. Еще миг – и она сама сорвется с четвертого этажа, рухнув на узкий тротуар или на крышу красной легковой машины, припаркованной внизу.
–
Сын слышит звук ее голоса, но никак не реагирует. Она повторяет, на этот раз на иврите, с заметным русским акцентом:
–
Мужчина замирает, ему требуется изогнуть шею, чтобы посмотреть ей в лицо. Она, довольная тем, что ей удалось остановить мгновение, спешит заполнить паузу:
– Это я была во всех жизнях, бывших прежде этой. Это я.
В уголках глаз мужчины появляется намек на улыбку, мало-помалу захватывающую его губы, – улыбку, исполненную презрения.