– Вы бы застряли в состоянии перепуганного ребенка и не могли ни о чем думать, ничем интересоваться, кроме вашего мучителя. Ваш дух застыл бы.
– Вы бы застряли в состоянии перепуганного ребенка и не могли ни о чем думать, ничем интересоваться, кроме вашего мучителя. Ваш дух застыл бы.
– Как долго это продолжалось бы?
– Как долго это продолжалось бы?
– Бывает по-разному. У некоторых этот столбняк затягивается на годы.
– Бывает по-разному. У некоторых этот столбняк затягивается на годы.
Габриель ежится.
– Вам бы попробовать внушить людям, что тяжеловесность современной французской литературы не позволяет интересоваться ею в других странах. Когда-то она была маяком мировой литературы, но ее так называемые защитники на самом деле – ее могильщики. Скоро никто уже не проявит интереса к этим французским романам без интриги: одной славы их авторов окажется недостаточно.
Вам бы попробовать внушить людям, что тяжеловесность современной французской литературы не позволяет интересоваться ею в других странах. Когда-то она была маяком мировой литературы, но ее так называемые защитники на самом деле – ее могильщики. Скоро никто уже не проявит интереса к этим французским романам без интриги: одной славы их авторов окажется недостаточно.
– Именно против этого я сражался. При жизни…
– Именно против этого я сражался. При жизни…
– Чтобы побороть эту тенденцию, надо продолжать сражение и в загробном мире. Но учтите, ваши противники очень сильны, объединены и организованы.
– Чтобы побороть эту тенденцию, надо продолжать сражение и в загробном мире. Но учтите, ваши противники очень сильны, объединены и организованы.
Артур Конан Дойл предлагает Габриелю Уэллсу полетать с ним над Парижем.
– Ваша смерть была легкой, но подумайте обо всех этих дурно кончивших писателях, обо всех этих севших на мель китах. Вспоминаю писателей, на чьи конференции никто не приходил: бедняги часами дожидались гипотетического охотника за автографами. Видал я и таких авторов на излете карьеры, причем крупных, которым отказывали все издатели и которым следовало бы публиковаться под псевдонимами. Некоторые, утратив всякую гордость, позорились, соглашаясь на самую предосудительную подработку. Они становились неграми при людях, не умевших писать: членах жюри литературных премий, критиках или, того хуже, профессорах литературы. Мне всегда казалось парадоксом, что молодое поколение натаскивают неудачники.
Ваша смерть была легкой, но подумайте обо всех этих дурно кончивших писателях, обо всех этих севших на мель китах. Вспоминаю писателей, на чьи конференции никто не приходил: бедняги часами дожидались гипотетического охотника за автографами. Видал я и таких авторов на излете карьеры, причем крупных, которым отказывали все издатели и которым следовало бы публиковаться под псевдонимами. Некоторые, утратив всякую гордость, позорились, соглашаясь на самую предосудительную подработку. Они становились неграми при людях, не умевших писать: членах жюри литературных премий, критиках или, того хуже, профессорах литературы. Мне всегда казалось парадоксом, что молодое поколение натаскивают неудачники.