Жаль, ежели вся эта история так и обратится в пепел, Мати Божи. И он хотел бы книгу вручить кому угодно, Марфе, пусть хорошо спрячет, покуда идет осада. Или — еще лучше — Вясёлке, она знает тут все укромные места в оврагах, а может тайники в стене. Ведь должны же быть такие…

И словно на миниатюре какой-то именно такое зарево и видел Николаус…

— Надо воды в бадьях, — сказал он и попытался встать, но едва наступил на больную ногу, как выстрел свирепой боли пронзил его от пятки до макушки, и, заскрежетав зубами, он рухнул на свои полати.

Пани Елена на него оглянулась.

— Марфа! Давай воду!

Но одуревшая баба ни за что не хотела выйти на улицу да с ведрами мыкаться в темноте. Пани Елена закричала на нее гневно, но и это не подействовало. Так они и сидели, слушая вой ядер, крики, чувствуя содрогание мерзлой земли. Кто-то уже голосил от боли, и нельзя было понять, собака ли визжит истошно или баба, а может и муж какой, — и от этого крик пробирал до самых костей.

Конечно, совсем другое дело встретить смерть там, на стене, с оружием. А здесь… здесь Николаус и чувствовал себя овцой, приготовленной к закланию.

Для этого ли он и стремился сюда, в замок?.. Чтобы безропотно умереть в гное и пепле, обернуться головешкой… И сейчас замок казался ему западней сатаны. Наказанием за все. И сквозь дым и сполохи струился лик суровой и беспощадной Одигитрии Смоленской.

Но пожар так и не добрался до дома Плескачевских. И ядра его миновали в эту ночь. Загоревшиеся дома разбирали и поливали водой обыватели и пахолики из огнеборцев, такой команды, устроенной воеводами заранее, по совету тех старожилов, которым ведомы были все тяготы осады.

38. Чаепитие

38. Чаепитие

На башню Косточкин подниматься не стал, а пошел к церкви, видневшейся справа. Это был собор Авраамиева монастыря. Отсюда — рукой подать до пятиэтажки на краю оврага, в которой жил Охлопьев. Невольно Косточкин туда и пошел. Вспомнил, что и повод есть — забрать злосчастный фотографический фолиант. Или не забирать?

Но уже он видел на углу дома человека с мундштуком в зубах и дымящейся сигаретой. Неподалеку бродил задумчивый ярко-коричневый, с рыжевизною пес.

Аркадий Сергеевич оглянулся. Косточкин направился к нему.

— А, Павел. За талмудом пришли? — спросил Аркадий Сергеевич. — Сейчас, немного терпения, песик догуляет… Ну что, много удалось нафотографировать?

— Порядочно, — сказал Косточкин.

— Будьте уверены, через сто лет ваши наследники ощутят себя крезами. Издадут альбом…

— Надеюсь, его минует скальпель какого-нибудь батюшки с капустой в бороде, — с улыбкой заметил Косточкин.