— Тебе, ваша светлость, пан Артемий Васильевич Измайлов, и вовсе не к лицу такие сердитые и грубые речи о его величестве Сигизмунде, отце короля Владислава. Он замирения в вашем государстве желал всем сердцем и сына вам отдавал на царство, и бояре сами ему присягнули, так что Владислав и поныне не снял с них ту присягу. Крест ему целовали московиты!

— То была великая смута, пан Самуил Соколинский! — в сердцах крикнул боярин, и ветер как раз яростно вздул его бороду, так что пришлось ему хватать ее, блестя перстнями на толстых пальцах. — И зачем же мы будем триста лет поминать старое? Наш природный царь — Михаил Федорович, государь и князь всея Руси. И вся Русь ему крест целовала. И царствует он по дару и воле Всемогущего Бога, по древней своей царской чести предков своих, великих государей. А то целованье крестное Владиславу Жигимонтовичу уж смыто нашею кровию. И вам ли, панам радным, тому перечить? И под тем предлогом снова лить христианскую кровь?

— Помилуй, ваша светлость, пан Артемий Васильевич! — воскликнул Самуил Соколинский. — Да не вы ли, московиты, и явились сюда для пролития крови христианской?

— Мы пришли взять свое, пан Самуил Соколинский, — отвечал боярин. — Русское — да будет русским! Таков завет наших предков. А мир тот Деулинский был не по справедливости решен. Коли так, то и перерешить можно.

— Ну, так и делать надобно, мир новый решать не в войне. К чему сия распря?

— Так король крепость не уступит ни за что! — ответил Артемий Измайлов. — Вот уж к чему твои словеса про мир новый да справедливый? Мир токмо после войны и бывает. Уж таков обычай. Так исстари ведется, а не по-другому. Нам ли переиначивать?

— Христиане должны промеж себя договориться, пан Артемий Васильевич, и установить новый обычай, дабы не класть голов под саблями янычарскими. Оглянитесь, московиты! Хан Крыма дышит волком в загривок! А за ним и янычары султана туркского.

— Я смотрю, пан Самуил Соколинский, ты только смуту и способен сеять. Да не то время. Русь крепка ныне. И в кремлевские палаты не проникнуть ни вашим панночкам с воренками, ни вашим душегубцам ксёндзам с пылью на губах от туфли папской. А в Смоленске дни ваши идут на убыль. И лучше бы подобру-поздорову сдать крепость и уйти восвояси, по царской милости все шляхтичи и кто пожелает смогут отправиться к дому, а кто захочет пойти к царю-батюшке — путь останутся и служат, коли им столь по душе сей град. Царь милостиво их примет. — И с этими словами боярин обвел светлым взглядом воинство на конях, что окружало, сияя доспехами, пана воеводу Соколинского. И в самом этом взгляде боярина уже была милость, о которой говорили только что его уста.