Ну так что же никто не придет в этот город?.. Хоть в темнице томится и не дитя и не ученый, а лишь искусный игрок в шахматы да некоторый умелец лютневой игры…

От долгого сидения в этой деревянной темнице до чего только не додумаешься!..

Вспомнился ему и некий драгоценный червь Соломона. Выглядел он, как зернышко, хранили его в шерсти и ячменных отрубях в свинцовом сосуде. Так с помощью этого червя резали окна в каменных домах, обтесывали камень для храма и гранили драгоценности. Всего-то зернышко — а какие дела… Уж эти бревна им разрезать можно и подавно.

Еще лучше то слово, что указывает на слово всесильное: Шем-Гамфораш.

Какое же это может быть слово?

Скажешь — и распахнется темница…

Иоахим Айзиксон точно знал, пусть и не всё такое слово, но полслова, и зерно у него обращалось в золото.

Николаус и сны уже видел странные, под стать этим библейским сказкам. Снился ему Иоахим и отец с матушкой Альжбетой, плывущие на корабле по Борисфену, под стены замка. Но из темницы вместо него выходил кто-то другой, он перебирался в корабль, корабль отчаливал, горло у Николауса перехватывало отчаяние, он даже не мог крикнуть. А мать с отцом обнимали того самозванца — и вдруг он оборачивался, и это был Александр! Под подбородком у него краснел цветок.

Снилась ему и Вясёлка, собирающая травы и цветы на лугах под приглядом своего деда с грубым трубным голосом. И вдруг она видела чудесный красный цветок среди деревьев и шла за ним… А Николаус-то знал, что это за жуткий цветок, и снова пытался крикнуть, остановить…

Но ничего не останавливалось, люди из снов как будто жили сами по себе и поступали по своему усмотрению, не обращая на Николауса внимания.

И Вясёлка шла к тому цветку, пригибалась под ветвями, раздвигала травы, наклонялась и срывала цветок — и тогда стон проносился по лугу, такой, что и сам Николаус просыпался, стеная.

Снились ему снова снега и огонь среди деревьев, а у огня сидел кто-то с книгой на коленях… листал. Николаус подходил, не дыша, но хруст снега его выдавал, и тот человек оглядывался — и был это Алексей Бунаков.

«Что ж ты, пан Микола, — говорил Бунаков, усмехаясь, — книгу мою взял? Пристало ли то шляхтичу твоего рода?»

«На саврасом была сума, в той суме и книга, — отвечал Николаус, — а я-то искал хлеба».

«Так то хлеб и есть, — отвечал радостно Алексей. — Давай печь будем? Хочешь есть?»

С этими словами он отрывал листы с миниатюрами и клал на горящие с треском поленья.

«Да что ты, пан Алексей!» — кричал Николаус, выхватывая лист из огня. А Бунаков смеялся. И Николаус с удивлением ощущал запах… запах горелого хлеба, да…