Вдруг слышался звон издалека, приближался, и от этого сердце сжималось. Оба они с тревогой смотрели по сторонам, смотрели… Да и видели темную глыбу в снегах. И то был медведь. В горбе его колыхались вонзенные копья. А цепь и громыхала, звенела.

Внезапно тот медведь усмирялся, и уже его видел Николаус где-то у реки летней, на песчаной косе, и там горел другой костерок под чаном, а комедианты сидели кто где, один в соломенной шляпе удил рыбу. И по реке плыл плотик, а на нем сидел чернобородый мужик с крепким лицом. Рыбак кричал: «Воевода!» И все снимали шапки. А воевода им отвечал: «Вот возьму замок и вернусь к вам на уху!» И в воде отражалась его голова… Или это уже был кочан капусты, плыл, покачиваясь…

В темницу привели нового пленника, пахолика, еще почти подростка безусого, Кристиана, с разбитыми губами, раздувшимся сломанным носом, схваченного неизвестно за что, а говорить правду он не хотел, что-то твердил обиженно про несправедливость и наговор. Но зато он рассказал новости осады.

Януш Радзивил давно привел своих голландцев под Красное; был второй большой штурм, но снова московиты потерпели неудачу; Гонсевский сам приступил было к воротам Kopyitinscii с припасами для гарнизона, но в замке про то не ведали и не смогли вовремя поддержать его, а русские, что стоят на западной горе, кинулись и прогнали наступавших; потом был еще бой на речке, что на южной стороне от замка, всадники Гонсевского погнали было московитов, да сами попали в засаду, многих порубили, потопили в мелкой той речке, раненых не брали, а тащили к речке и окунали головой, держали, пока те не захлебывались, со стены было видно, а толком не поможешь: стрелять — своих заденешь; это была победа русских; Гонсевский ушел, но скоро снова объявился на той же речке, и опять закипел бой, да русские еще раз отбросили поляков; и наконец главная новость: к Smolenscium’у идет его величество Владислав Четвертый с гусарами, рейтарами, товарищами панцирной хоругви и казаками, всего войска — больше двадцати тысяч.

— Подробные у тебя сведения, — заметил Каспер. — Для Шеина, что ли, собирал?

Пахолик гневно и в то же время обиженно взглянул на шляхтича.

— Да никогда в жизни, пан ясновельможный!

— За что же пожаловали тебя таким гостеванием?

Пахолик не ответил. Что ж, у каждого здесь своя история. У самого Каспера история была проста, он все же ее поведал Николаусу. Вместо себя на дежурство на стену он нанял другого, горожанина, а тот и за себя ходил и в результате просто спал на стене в камере среднего боя.

— А я — убийца, — сказал и Николаус в ответ на новые его расспросы.