47. Королевский пир

Воеводы так и не выпустили Николауса и остальных до зимы. Вскоре в избе появились и новые преступники — двое татар, пожилой пахолик и коренной смольнянин. Наступили холода, но дров на печь в избу не давали. И все мерзли день и ночь.

Пожилой пахолик и смольнянин рассказали новости осады. Король уже был здесь и наносил удары по Шеину, которого знал и ценил. Польскому войску надо было взять Покровскую гору за Борисфеном, чтобы оттуда перейти на Девичью гору и открыть огонь по главному табору Шеина. Но сразу это сделать не удавалось. И все-таки его величество был настойчив, упорен, и скоро сам Шеин будет в осаде, к этому дело идет.

— Так-то, пан, бывает, — говорил ему со вздохом смольнянин с одутловатым лицом, покрытым какой-то коростой.

Николаус жалел, что не участвует в этой войне, но тут же вспоминал свой обет и думал, что это и к лучшему. И мечтал лишь выйти из опостылевшей темницы да и уехать к холмам Казимежа Дольны.

Иногда ему даже казалось, что он мог бы это сделать и не один… Но то были пустые мечтания. И все-таки он слепо надеялся.

Вообще за эти дни и ночи он изменился. И главное — его вера стала горячее. Он почти беспрерывно повторял про себя молитвы. А что ему еще оставалось делать?

У Вржосека отросла борода, и он, трогая ее, чувствовал себя каким-то пустынником из историй Иоахима Айзиксона. Только там была солнечная восточная пустыня, а здесь — безмерная зимняя Тартария. По ночам мороз уже так жал, что все невольники не спали, а топтались, колотили себя руками, проклиная все на свете, звали стражников. Но никто не приходил. Дров в замке и так было мало, чтобы еще заботиться о тепле для преступников. Смольнянин с одутловатым лицом заболел, надсадно кашлял. Лихорадка била и пожилого пахолика с седоватой бородой.

— Нас выстудят, как вшей, — бормотал смольнянин, счищая со щек коросту. — Это конец, Армагеддон, да не огненный, а морозный. По грехам нашим!.. А кто же здесь без греха? Кто, пан? Эти воеводы? Жолнеры на чужих башнях?

Николаус не отвечал. Он молился. Давид с крестом исчез, но кифара его паутинная осталась. Кто знает, может, он отправился с вестью о Николаусе к сияющему престолу… И Николаус представлял этого паука, бегущего по заснеженной земле… Да разве она где-то кончается?

И он снова и снова повторял молитву святого Бернарда: «Вспомни, о всемилостивая Дева Мария, что испокон века никто не слыхал о том, чтобы кто-либо из прибегающих к Тебе, просящих о Твоей помощи, ищущих Твоего заступничества, был Тобою оставлен. Исполненный такого упования, прихожу к Тебе, Дева и Матерь Всевышнего, со смирением и сокрушением о своих грехах. Не презри моих слов, о Мать Предвечного Слова, и благосклонно внемли просьбе моей. Аминь».