Они снова молчали под башней.

— Ладно, пошли, — сказала Яна.

— Мне лучше вперед, — сказал Косточкин.

— Но светить удобнее сзади, — возразила она.

— Нет, так лучше, — повторил Косточкин.

И оказался прав. Едва они начали спускаться, Яна поскользнулась и, ойкнув, оперлась рукой на Косточкина. И тот был начеку и сразу раскинул руки, впечатав ладони в шершавые кирпичные стенки, выронив, правда, фонарик.

— Вот видишь, — сказал Косточкин.

— Вижу, — отозвалась она.

И Косточкин осторожно обернулся. Свет, неверный свет часа меж волка и собаки еще нисходил сверху, и глаза девушки серебрились, странно мерцали. Косточкин взял ее за плечи и поцеловал в губы. Она ответила. Косточкин бережно держал ее за плечи. Девушка молчала. Косточкин тоже. Они целовались все дольше и горячее. Ее лицо было странным. Кепи Косточкина сдвинулось на затылок и наконец свалилось. Девушка слабо улыбнулась. Косточкин не отпускал ее губы, ее подрагивающие плечи, вдруг четко и ясно понимая, что все было предрешено, все записано кем-то в какой-то книге, летописи этих дней и ночей. Только так все и могло разрешиться, так, а не по-другому. И тому порукой — ее податливость.

— Яна, — проговорил Косточкин.

…И девушка вздрогнула, отстранилась, всматриваясь в него.

Косточкин хотел ей многое сказать, но девушка начала тихонько смеяться. Косточкин обомлел.

— Надо скорее спускаться, — сказала она, смеясь, — пока еще что-то можно разобрать. Фонарика-то нет.

Золотое пятно фонарика горело внизу.

— И где ваша шапка? — спрашивала она.

Косточкин провел рукой по волосам.

— Вниз, вниз, — говорила девушка, — а не то мы здесь застрянем, как пленники башни.

А именно этого Косточкин и желал всей душой. Но странный необъяснимый смех девушки действовал на него удручающе, и медленно он повернулся и пошел вниз. Девушка за ним.

47. Королевский пир