– Пойду выкурю еще одну, – сказала Коллин, выходя из воды. – Если я тебе понадоблюсь, испусти леденящий душу вопль.

Пип надеялась, что Коллин передумает, но этого не случилось. Оставшись одна, окруженная кваканьем лягушек, журчанием проточной воды и запахами, запахами, Пип пережила минуту более чистого, более безгрешного счастья, чем когда-либо за всю жизнь. Купаться голышом в ничем не загрязненной воде вдали от всего на свете, в одной из труднодоступных долин беднейшей страны Южной Америки – уже счастье, а тут еще и сознание своей отваги на фоне невротического страха Коллин. Она испытала прилив благодарности к матери, и ей стало жаль, что ее здесь нет, что она не плавает рядом. Любовь, которая была для Пип гранитным камнем преткновения в центре ее жизни, была также и непоколебимым фундаментом; Пип чувствовала на себе материнское благословение.

Она чувствовала его и в последующие вечера на задней веранде, когда Коллин рассказывала ей про свое дерьмовое детство. Ферма в Вермонте была чем-то средним между коллективным хозяйством и религиозной общиной; земля принадлежала ее отцу, который являл собой некий гибрид между Генри Дэвидом Торо[54], библейским патриархом-многоженцем и психологом Вильгельмом Райхом[55]. Его беспрестанная самореализация выражалась в том, что он уезжал на месяцы, оставляя ферму на мать Коллин, возвращался с более молодыми женщинами, помогавшими ему направлять свою “оргонную энергию” на улучшение каменистой земли, на повышение ее плодородия, и спорадически делал мать Коллин беременной. Коллин училась дома, пока ей не исполнилось шестнадцать и она не сбежала – сначала в Бостон, а потом в Германию, в Гамбург, где жила в семье, изучая язык и помогая по хозяйству. После этого поступила в Уэллсли-колледж, получала там полную стипендию и окончила, когда ей было двадцать два. Она чувствовала иронию своего нынешнего положения: ее роль была сходна с ролью ее матери во владениях “патриарха”. Ощущая дерьмовость ситуации, она испытывала от нее какую-то извращенную радость.

Пип, со своей стороны, чувствовала, что наконец нашлась подруга, способная понять ее собственное странное детство. Ее влекло к Коллин, в ее мрак, пахнущий сигаретным дымом, и теперь ей не надо было беспокоиться о том, где сидеть за ужином: Коллин приберегала для нее рядом с собой свободное место. Она видела, что Коллин нравится ее сарказм, и немножко усиливала его ради нее. Коллин приглашала ее к себе в милую комнату с низким потолком потрепаться, попить пива и посмотреть телевизор через частную оптоволоконную линию, которую Андреас получил в обмен на услуги по совершенствованию связи в боливийской армии. Будь Коллин парнем, Пип спала бы с ним. А так она ложилась сильно за полночь, просыпалась поздно и не без похмельных ощущений и забивала теперь на утренние прогулки.