– Взгляни на его костюм, – замечаю я, не в состоянии остановиться. – Посмотри, как он одет.

– Подумаешь. – Она переворачивает страницу, обнаруживает, что на следующей ничего нет, и возвращается к странице, которую только что изучала.

– Ему не приходило в голову, что этот костюм омерзителен? – спрашиваю я.

– Патрик, ты всегда был похож на психа, – твердит она, качая головой. Теперь она изучает винную карту.

– Черт возьми, Эвелин. Что значит – был похож? – говорю я. – Я, блядь, и сейчас существую.

– Тебе обязательно нужно спорить? – спрашивает она.

– Не знаю, – пожимаю я плечами.

– Ладно, я собиралась тебе рассказать, что случилось с Меланией и Тейлором и… – заметив кое-что, она продолжает, не делая паузы, – прекрати разглядывать мою грудь, Патрик. Смотри на меня, а не на мою грудь. Так или иначе, Тейлор Грассгрин и Мелания были в… Ну ты знаешь Меланию, она училась в Свит-Брайаре. Еще у нее отец – владелец всех этих банков в Далласе, помнишь? А Тейлор учился в Корнеллском университете. Они должны были встретиться в Корнеллском клубе, а потом у них был заказан на семь столик в «Мондриане», и Тейлор был одет… – Она останавливается, начинает сначала: – Нет. Во «Французском лебеде». Они должны были пойти в «Лебедя», и Тейлор был… – Она снова останавливается. – О господи, нет, в «Мондриан». Столик в «Мондриане» был заказан на семь, и он был в костюме от Piero Dimitri. Мелания прошлась по магазинам. Кажется, она была в Bergdorf’s, хотя я не уверена, ну да ладно… хотя да, точно в Bergdorf’s, потому что на следующий день она пришла в этом шарфике, ну да ладно, а перед этим она дня два не ходила на свой класс аэробики, и на них напали в…

– Официант, – говорю я кому-то, кто идет мимо. – Еще «J&B»?

Я показываю на стакан, сожалея о том, что фраза прозвучала скорее как вопрос, чем как требование.

– Ты не хочешь узнать, что произошло? – с неудовольствием спрашивает Эвелин.

– Я затаил дыхание, – без всякого интереса вздыхаю я. – Не могу дождаться.

– Так вот, случилась совершенно невероятная вещь, – говорит она.

«Впитываю каждое твое слово», – думаю я. Я замечаю, что в ней полностью отсутствует чувственность, и это впервые задевает меня. Раньше именно это мне в ней и нравилось. Теперь это огорчает меня, кажется зловещим, наполняет несказанным ужасом. На последней встрече – это было вчера – психоаналитик, к которому я ходил последние два месяца, спросил: «Каким методом контрацепции пользуетесь вы с Эвелин?» – а я вздохнул, перед тем как ответить, мой взгляд остановился на небоскребе за окном, потом на картине над стеклянным журнальным столиком Turchin, гигантской наглядной репродукции графического эквалайзера другого художника, не Оники. «Ее работой». Потом он спросил о сексуальном акте, который она предпочитает, и я совершенно серьезно ответил: «Лишение права выкупа закладной». Смутно сознавая, что если бы в ресторане не было людей, то я взял бы лежащие на столе нефритовые палочки, сунул бы их глубоко в глаза Эвелин, а потом переломил бы пополам, я киваю, делая вид, что слушаю, но я уже отошел и палочек не трогаю. Вместо этого я заказываю бутылку «Шассань-Монраше».