– Не затруднит.

– Вот и хорошо.

Он больше не смотрел на Неё. Стоял, безрадостно думая о своём. Добавил только одно:

– Там стул есть, сядь, если хочешь.

Во времена былых социальных потрясений, революций, восстаний, весь город вставал на уши. Производства останавливались, люди выходили на улицы, громко выкрикивая ругательства в адрес работодателя, который шел неподалеку и кричал оскорбления власть имущим. Но столь чудные времена прошли. Теперь, чтобы быть в курсе происходящего, достаточно было посмотреть телевизор до работы и после. Вертолетная съемка, экспертные мнения, интересные факты и реклама каждые семь с половиной минут. Жены готовят ужин, мужья хрустят фисташками и пьют пиво, их дети играют тут же на ковре гостиной, и все они периодически смотрят на экран, переживая о судьбах своей Родины. Боже, как же это безопасно. Революция в прямом эфире.

В центре площади люди разводили костры, накрывали столы, сидели на грубо сколоченных скамьях и разговаривали о своем. На линии «фронта» – активно сооружали баррикады, заслоны, разбивали брусчатку, запасаясь камнями, и поднимали свои флаги. Казалось, молодежь всего города собралась здесь. Настоящая молодежь, сильная, мечтающая, верная своим идеям, не согласная с нынешним порядком, гордая и бескомпромиссная. Настоящий цвет нации. Мы все знали, что пришли сюда разными дорогами, но за одним. И нами восхищались, нас ненавидели, проклинали, подражали нам и сжигали на костре морали, забывая об уроках истории. Но мы были здесь и меняли мир. Делали то, что другие боялись. И поэтому мы знали, что непобедимы.

– Десять лет назад случился государственный переворот. Лизоблюды и магнаты решили за нас с вами «короновать» своего императора, человека, что двадцать лет кормил и взращивал их, отдавая им наши деньги, нашу собственность и наших детей. Они забыли, что служат нам, забыли, свое место, а мы позволили им сделать с нами всё это! Они никогда не победят. Такие как они никогда и не узнают, что такое победа. Потому что победа – это не личное, а общее дело. А разве может человек, зарабатывающий несколько миллионов в час, видеть кого-то кроме себя? У нас точно нет. У нас он всегда одинок и слеп. Мне было бы их жалко, да вот они не научили меня жалости, не научили моих родителей жалости. Зверю – зверево, – как завещали на могиле Дикобраза.

Я шел сквозь толпу, ища знакомые лица. На перевернутой коробке по-турецки сидели напротив друг друга и целовались парень и девушка, на их рюкзаках было написано: «Дайте миру шанс». Повеяло шестидесятыми. Хорошее чувство, забытое. Мимо прошли знакомые уже мне неонацисты в черных одеждах и с битами в руках. Чуть подальше кружком сидели глыбоподобные байкеры с цепями и злобно смотрели в спины удаляющихся нацей, но никаких действий не предпринимали. Приходилось пробиваться через толпу, которая была будто с концерта The Rolling Stones – миллион человек в одной банке. Люди попадались разные – кто-то улыбается тебе, а кто-то смотрит с презрением или даже ненавистью. Все сами себе на уме.