– Мэдди? – тихонько позвала Анна.

Я протянула ей телеграмму.

– Ох, Мэдди, – сказала она, когда прочла. – Не знаю, что сказать. Так жаль. Мне очень, очень жаль. Я тебе хоть как-то могу помочь?

– Думаю, мне надо немножко побыть одной.

– Конечно. Как скажешь.

Когда я встала, Анна дотронулась до моей руки.

– Это ведь Валентинов день был, – сказала она, широко распахнув глаза.

– Знаю, – ответила я. – Он, должно быть, проклят.

Я медленно шла по А82. Мне пришлось сойти на обочину, чтобы пропустить невероятно длинную колонну армейских машин цвета мха. Первые штук десять прогрохотали мимо с грузом, покрытым брезентом, остальные перевозили людей. Из каждой машины сзади высовывались, держась одной рукой, солдаты – они свистели и улюлюкали. Многие отпускали грубые замечания, но избежать их внимания я не могла. Мне некуда было уйти с обочины.

Я повернулась лицом к движению, чтобы не видеть плотоядных взглядов. Водители тоже глазели на меня, но они были за стеклом, и я не слышала, что они говорят. Наконец колонна кончилась.

Всего мимо проехало двадцать восемь машин. Я задумалась о том, многие ли из этих молодых людей вернутся живыми оттуда, куда их отправляют.

И пошла дальше.

Тучи густо-серого цвета текли и клубились над моей головой; казалось, кое-где они выползают прямо из расщелин в холмах. Поразительно, как немного было нужно, чтобы один и тот же пейзаж выглядел совершенно по-разному. Холмы, со всеми их лесами и полями, могли быть гнетущими, грозными, суровыми или великолепными, в зависимости от того, как вело себя небо над ними. В этот миг вид у них очень кстати был похоронный.

Анне, должно быть, показалось странным, что я не плакала. Возможно, она подумала, что у меня замедленная реакция. Я обдумала такую возможность, но почти сразу ее отмела.

Интересно, он ел у себя в кабинете, когда мясо застряло у него в гортани, или снова начал обедать в столовой? Издавал какие-нибудь звуки или все произошло в тишине? Возможно, он побагровел, сделал пару спотыкающихся шагов, чтобы позвать на помощь. А возможно, просто упал лицом в суфле из шпината. Я представляла себе эти сцены с болезненным любопытством, но не с печалью и уж точно не со скорбью.

Хотя именно его письмо ко мне развеяло все сомнения, думаю, я уже давно знала, что он меня не любит, и, судя по всему, этот недостаток привязанности породил у меня ответное чувство. Нам всем не хватало любви.

Мать меня, безусловно, не любила, несмотря на неумеренные уверения. Ее нежные чувства ко мне, сколько бы их ни было, совершенно испарились за семь недель побега с Артуром и с удвоенной силой вернулись, лишь когда она была вынуждена возвратиться к моему отцу.