– Вы подписали присягу, так ведь? – небрежно спрашивает Лейтон, вороша бумаги на столе. – Конечно же, подписали? Как я помню, только Томас Мор и Джон Фишер отказались подписывать. Томас Мор и Джон Фишер, оба покойники.

– Разумеется, моя леди матушка подписала, – отвечает за меня Джеффри. – В нашей верности нет сомнения, не может быть.

Ричард Лейтон пожимает плечами:

– Тогда вы принимаете короля как верховного главу церкви. По его приказу мы осматриваем приорат. Мы здесь по его воле. Вы не подвергаете сомнению его право, его божественное право управлять церковью?

– Нет, конечно нет, – вынуждена сказать я.

– Тогда, прошу, Ваша Милость, позвольте нам начать, – говорит Лейтон с самой любезной улыбкой, выдвигает стул приора из-за стола, усаживается и открывает сумку, а Томас Лей пододвигает к себе стопку бумаги и пишет на первом листе заголовок. «Посещение Бишемского приората, апрель 1536 года».

– Да, – говорит Ричард Лейтон, словно ему это только что пришло в голову. – С вашим капелланом мы тоже поговорим.

Он застает меня врасплох.

– У меня его нет, – отвечаю я. – Я исповедуюсь приору Ричарду, как и все мои домашние.

– У вас его никогда не было? – спрашивает Лейтон. – Я уверен, что видел выплаты в отчетах приората…

Он переворачивает листы, словно ищет что-то, что смутно помнит, шелестит бумагами, как актер, играющий роль кого-то, кто ищет в старых бумагах имя.

– Был, – твердо отвечаю я. – Но он от нас ушел. Уехал. Ничего не объяснил.

Я бросаю взгляд на Джеффри.

– Очень ненадежный человек, – твердо говорит он.

– Хелиар, так ведь? – спрашивает Лейтон. – Джон Хелиар?

– Разве?

– Да.

Они водворяются в гостевой дом приората на неделю. Обедают с монахами в обеденном зале, ночами их будит колокол приората, созывающий к молитве. Я с некоторым удовольствием слышу, что они жалуются на недостаток сна. Кельи маленькие, стены в них каменные, огня не разводят, только в комнате приора и в обеденном зале. Уверена, им холодно и неудобно, но их расследование связано с жизнью монастыря, они должны быть довольны, что жизнь эта бедна и строга. Томас Лей привык к более роскошным условиям, его сопровождают четырнадцать человек в ливреях, с ним постоянно его брат. Он говорит, что их надо бы принимать в большом доме, а я отвечаю, что с радостью бы их пригласила, но у меня нашествие блох, и все комнаты окуривают и проветривают. Он мне, понятное дело, не верит, а я не пытаюсь его убедить.

На третий день визита Томас Стэндиш, кухонный писарь, прибегает в молочную, где я наблюдаю за тем, как молочницы кладут сыры под груз.