Мы с Марией смотрим ей вслед.
– Если Его Светлость не оправится… – тихо произносит Мария.
– Думаю, нам лучше поехать с леди Фрэнсис, – говорю я. – Думаю, всем нам нужно вернуться в Лондон. Можем поехать с ее спутниками.
– Она, вероятно, захочет поспешить.
– Я тоже.
Большая Северная дорога, январь 1536 года
Мы проводим в дороге одну ночь, изо всех сил спеша в Лондон; по пути мы спрашиваем, есть ли новости, но строго запрещаем слугам говорить, почему мы так торопимся обратно ко двору.
– Если народ узнает, что король тяжело ранен, боюсь, будет восстание, – тихо говорит мне Фрэнсис.
– Никакого сомнения, – мрачно отзываюсь я.
– И вы примкнете…
– К верным, – коротко отвечаю я, не объясняя, что это означает.
– Нужно будет учредить регентство, – говорит она. – Чудовищно длинное регентство при принцессе Елизавете, если только…
Я жду, хватит ли у нее смелости договорить.
– Если только, – произносит она, ставя точку.
– Будем молиться, чтобы Его Светлость выздоровел, – просто говорю я.
– Невозможно представить страну без него, – соглашается Фрэнсис.
Я киваю, глядя на спутников, и думаю, что это вовсе не невозможно; поскольку каждый из них именно об этом и думает.
Мы останавливаемся на ночь в трактире, где могут разместиться дамы и служанки, но мужчинам придется отправиться на ближайшие фермы, а стражам спать в амбарах. Так что мы знаем, что у нас мало охраны, когда слышим шум подъезжающих всадников и видим, как они в сумерках мчатся по дороге – полдюжины взмыленных лошадей.
Дамы отходят за большой стол пивной, а я иду навстречу тому, что нас ждет, – что бы это ни было. Лучше уж я выйду, чтобы взглянуть на свой страх, чем позволю ему с топотом ввалиться к себе в комнаты. Фрэнсис, маркиза Дорсетская, которая всегда так рвется быть первой, уступает мне первенство в опасности, и я стою одна, дожидаясь, пока лошади остановятся у дверей. В свете, падающем из двери, к которому потом внезапно присоединяется мерцание факела, принесенного одним из конюхов, я вижу зелено-белую королевскую ливрею, и мое сердце замирает от страха.