Тем временем Алешу подвели к расстрельному столбу. Прокопьич, исполняющий роль палача, стал суетиться перед ним, на время заслонив Ивану обзор. Когда он отклонился в сторону, Иван увидел, что на голове у Алеши уже нет капюшона, точнее, – это на самом деле был не капюшон, а отдельный, сделанный из грубой дерюги колпак. Прокопьич ничтоже сумняшеся, сняв его с головы Алеши, засунул ему его за сзади за шею, а сам, наклоняясь вниз, возился с кандалами. Их перед расстрелом полагалось снять. Ивану лицо Алеши было видно больше в профиль и он с каким-то жутким вниманием и страшным беспокойством пожирал его глазами.

Алеша чуть завозился головой по сторонам; засунутый сзади комок колпака, видимо доставлял ему неудобства, не давая как следует поднять голову.

– Побалуй у мя… – грозно прохрипел Прокопьич, поднимаясь вверх и даже не взглянув на Алешу, сунул ему в лицо свою огромную лапу, между пальцами которой росло нечто, похожее на рыжеватую шерсть. Голова Алеши дернулась назад и на какое-то время застыла. А Прокопьич как ни в чем ни бывало зашел за столб и стал привязывать и нему заломленные назад руки Алеши. «Только без рукоприкладства… Без рукоприкладства… Без этого…» – зашептал Иван, повторяя фразы, которыми он инструктировал Прокопьича перед всей этой процедурой. Но у того работа кулаками настолько вошла в «плоть и кровь», что стала почти автоматической. Он обладал еще и вспыльчивым нравом, и во время вспышек гнева становился уже свирепым. Говаривали, что шерсть у него на руках порыжела от крови забиваемых им солдат, а сейчас и заключенных.

Прокопьич сильно потянул руки Алеши, затягивая их узлом и тот, перекосясь фигурой, повернул голову вбок и впервые увидел Ивана. Братья словно слились взглядами. Взгляд Ивана горел словно пожирающей его мукой. Глаза Алеши были мутны, в них, кажется, не было ничего, кроме ужаса отчаяния. Но вот губы его шевельнулись и Иван не столько услышал – он не мог услышать! – сколько прочитал по губам: «Брат»…

– Побалуй мя… – снова захрипел Прокопьич, заходясь сухим кашлем. – Ша тя припечатают… И он снова двинул своей лапищей по лицу Алеши, отчего она развернулась на другую сторону.

– Ваш… бродь… колпак-то надеть?

То, что на голове у Алеши в момент расстрела не должно быть колпака, было заранее договорено, но Прокопьич то ли успел забыть за своей санчастью, то ли хотел выказать дополнительное служебное рвение. Матуев сделал нетерпеливый жест, который можно было трактовать: быстрее заканчивай и отваливай. Но тот еще несколько раз подергал веревкой сзади, словно проверяя ее на прочность.