Но в следующую долю секунды Иван вновь увидел Алешу. Первое, что бросилось ему в глаза – это смятый, как прошитый внезапным ударом расстрельный колпак за затылком Алеши. Следом его голова, как бы поколебавшись, стала клониться и наконец оборвалась вниз и уже теперь не из носа, а вся она начиная с макушки обагрилась, как бы облитая снаружи, кровью, которая в морозном воздухе стала многими нитями тянуться вниз. Увы, Кушаков, понял Иван, не промахнулся…

На какое-то время в морозном воздухе легла тишина. Пороховой дым только рассеивался, и расстрельной команде во главе с Матуевым не сразу стали видны трагические результаты этой расстрельной инсценировки. Иван, слегка пошатываясь, вновь зашел за березу. «Ну вот и приехали, приехали… Приехали теперь», – как будто бессмысленно повторил он, внимательно вглядываясь в свою правую ладонь. На ней действительно остался коричневый полусмазанный развод от крови Кушакова. Иван зачерпнул снега и тщательно затер им этот след, затем обтер руку о шубу и вытащил револьвер. «Давай догоняй что ли… Уехал, знать, еще недалеко…» Но вдруг какая-то злая улыбка искривила его лицо. «Нет – давай все по программе…» Он вновь открыл крышку барабана и вытащил оттуда пять патронов, оставив один. Потом взглянул из-под нависшей над ним ветки на мутное небо. «Ну Ты, Иже херувимы… Как – выполнишь все по-старому? Поверю, пожалуй… Эх, поехал Ванька в Питер…» И засмеялся какой-то тонкой и жалостливой, и в то же время отчаянной фистулой. И следом быстро поднес револьвер к виску и нажал на курок.

Раздался щелчок, и он показался Ивану неожиданно глухим. Эта глухость словно была каким-то первым и еще совершенно неопределенным знаком, что что-то пошло «не так». Иван словно бы с недоумением взглянул на отстраненный от уха револьвер и вдруг почувствовал, что он что-то забыл. Это было мучительное и совсем неуместное сейчас чувство. Чувство вслед за «глухостью щелчка» так жестоко и немилосердно разрушившее эту отчаянную цельность его сознания, уже готового к самоубийству. Тем не менее, со страдальческим выражением лицо он вставил еще четыре патрона и крутанул барабан. За его спиной слышалась какая-то возня, даже крики, среди которых раздавался пронзительный голос Матуева и хриплый кашель Прокопьича, но Иван словно не слышал их – они доносились словно уже из «прошлой жизни», из которой он уже «уехал». Ивану опять чего-то страшно не хватало, это чувство «нехватки» было просто нестерпимым, но парадоксальным образом словно подстегивало его. Он понял, что точно уже не вспомнит то, что ему нужно было немедленно вспомнить, и это придало ему отчаянную решимость. «А я не буду ждать его!.. А не буду!.. Не буду!..» Последнее Иван повторил зажмурившись и страшно перекосившись лицом, но все таки подрагивающей рукой поднес револьвер к уху и нажал на курок.