К завтраку Чокан опаздывал. Чингиз попросил разбудить его и позвать.

Джигит вернулся: Чокана нет на месте. Куда же он запропал?

Тревога Чингиза уступила место гневу. Он был готов обругать Чокана, ударить его. Гнев накалялся с каждой минутой. Тут зашел джигит Малтабара и сказал:

— В повозке ваш сын. Притворяется, что спит. Я его тормошил, тормошил, а он молчит и глаз не открывает. Будто не слышит.

Угрюмый Чингиз, не закончив завтрака, быстро зашагал во двор к повозке. На ходу бросил джигиту: — Запрягай!

Увидел Чокана, свернувшегося в повозке, как зверек в норе.

— Канаш, вставай! Слышишь, вставай!

Сын не отозвался.

Чингиз вытряхнул мальчика из возка. Легко, без усилий, словно какой-нибудь лисий треух. Поставил на ноги прямо перед собою и дал две звонких пощечины одну за другой. Чингиз, не взглянув на сына, дрожа от ярости, сел в возок и хрипло сказал:

— Гони!

За воротами удалялся, стихал звонкий перестук копыт.

Варвара и двое приезжих оказались свидетелями этой сцены. Немолодой казах, вероятно, из соседнего аула, сокрушался:

— Правду говорят, что у ханских потомков каменные сердца.

Удивил и Варвару этот султан-подполковник, до сих пор представлявшийся ей таким сдержанным:

— Жестокий какой! Да разве можно так с сыном?

Безмужняя, не имевшая детей, она прониклась бабьей жалостью к мальчику. Он лежал на земле, испачкав пылью еще вчера чистенькую одежду. Лежал, даже не в силах выдавить слезу. В который раз беспощадно обиженный отцом. Ему стыдно было взглянуть в глаза людям. Ему было стыдно перед Варварой. Сильная, ухватистая, она подняла барахтающегося Чокана и понесла его в дом, как трехлетнего ребенка. Положила на еще не прибранную постель. Чокан уткнулся лицом в подушку и молчал. От стыда, от горечи, от приступа недетской тоски.

Варвара вышла из комнаты. Несколько раз заглядывала она в окно. Чокан не менял положения, только плечи его по временам вздрагивали. Заходила к нему, пробовала поднять, — он ни в какую. Уж не заболел ли? Нет, не похоже. Жара нет, сердце бьется ровно. Приносила завтрак, он и внимания не обратил.

Чокан, может быть, не встал бы и к обеду, но тут появился Гриша, дежуривший с утра по корпусу, потому что начали с летних каникул возвращаться кадеты. Чокан и его встретил сперва безучастно. Но хозяйка предупредила Гришу о случившемся, и он издалека, осторожно стал приводить в чувство своего тамыра, чтобы ненароком вновь его не обидеть.

Чокан молчал, словно Гриши и не было в комнате.

Что ж, была не была. Слова не действуют, подействует сила. У Гриши, с виду худенького и даже, пожалуй, хрупкого, твердые мускулы и крепкая хватка. В драках со сверстниками он не знал поражений. Однажды они шутливо схватились с Чоканом, но друг друга никто не одолел.