— Ты иди, миленький, не беспокойся! — низким своим голосом пропела она. — Я уж его никуда не пущу. Я уж присмотрю за ним. Завтра придешь, он шелковым будет.

Потанина одолевали невеселые предчувствия, ему было жаль Чокана, но он никак не мог уронить себя в глазах купчихи, показывать ей свою слабость и, круто развернувшись, заторопился в корпус, отбивая шаг, как на строевом учении.

Варвара время от времени заглядывала в окно к Чокану, а в сумерки тихо подошла к его двери и прислушалась. На этот раз он спал без всякого притворства. Пускай себе спит! И Варвара принялась за свои обычные дела: распоряжалась по хозяйству, постукивала на счетах. Она забыла и о Чокане и о Чингизе, как вдруг кто-то из батраков сказал ей, что ее спрашивает подполковник-казах, уехавший утром. И подъехал он не на лошадях, а пришел пешком и дожидается у ворот. Варвара удивилась. Что за морока? Уехал, возвратился. Уж не случилось ли чего дорогой. Маялась с сыном, теперь с отцом. Если бы не наказ Малтабара, пропади они все пропадом.

А между тем, Чингиз никуда и не уезжал из города. Хотя он был разгневан последней выходкой Чокана, но не мог его оставить на произвол судьбы. Он остановился на окраине города в доме одного неприметного татарина и решил не покидать Омска, пока окончательно не определится сын. Может, его присутствие дурно влияет на мальчика, и без него, почувствовав себя самостоятельным, Чокан будет вести себя лучше. Если уж случится так, что сын окончательно заупрямится, пусть пеняет на себя! Увезу его домой! Узнать о Чокане он сумеет, недаром был султаном.

… Варвара вышла за ворота и ахнула. Она едва узнала Чингиза в чужом поношенном малахае и чекпене из верблюжьей шерсти.

— Это вы, Чингиз Валиевич? К чему такое переодевание? Вас все равно узнал мой батрак.

— Так лучше. Потом узнаете. Вы мне скажите, как там мой сын?

Голос Чингиза был приглушенным, грустным.

— Спит ваш сын. На той же постели, где и спал.

— Я пройду к нему, посмотрю.

— Только смотрите, не разбудите, а то опять начнется.

— Нет, я буду осторожен. Только я пройду один, хорошо? А света мне не надо. Я все увижу, все пойму и так.

Чингиз неслышно вошел в комнату. Сел на пороге, испытывая слабость в йогах. У него всегда было так. Гнев сменялся нежностью, уверенность в своей силе — жалким чувством бессилия. Даже любовь к сыну проявлялась у него в разное время по-разному. Сейчас преобладала тревога. Только бы он не проснулся. Но Чокан спал крепко. Крадучись подошел к сыну, чуть коснулся виска Чокана, втянул по привычке степняка его запах. И расчувствовался окончательно. Слезы покатились из его глаз. Одна капля упала на лоб Чокану. Тяжелая холодная капля. Чокан заворочался, пробормотал сквозь сон: