– Я, кажется, вас понимаю, а это не совсем то же самое.

– Вы по-прежнему считаете, что я сошел с ума?

– Пока нет.

2

2

Я совершенно серьезно собирался взяться за этот проект, но, когда описывал его Кристофферсон, неминуемо слегка сгустил краски. Ее характер этого требовал. В Инге Кристофферсон, человеке восхитительном во всех отношениях, что-то прямо-таки требовало комедийного подхода; хотелось добиться, чтобы она побледнела, вскрикнула отчаянно или изумленно или даже – но это значит стремиться к недостижимому – засмеялась. Она шутила по-своему, у нее был сухой морозный юмор, но чужие шутки на нее не действовали. Она была шпенглерианкой до мозга костей. Именно великая теория циклической прогрессии Шпенглера сподвигла Кристофферсон на беседу со мной в мой день рождения. Как рассуждала Кристофферсон, я прошел стадии роста и зрелости и теперь, с неохотного разрешения правительства, вступал в стадию упадка. Blüte, Reife и Verfall[91]: проще не бывает. По мнению Кристофферсон, я достиг возраста сожалений, возраста, когда после еды остаются пятна на лацканах. Кристофферсон не приходило в голову, что какая-то черта характера может превратить путь под уклон в путь к просветлению и таким образом озарить оставшиеся мне годы некоторой радостью. Кристофферсон чисто по-тевтонски почитала авторитеты, и Шпенглер был авторитетом для нее.

Но не для меня. Он, безусловно, был замечательным человеком (предвидел катастрофические последствия национал-социализма для Германии и храбро заступался за евреев), но я не мог согласиться с его типичным для пруссака рвением к аскезе. Как практикующий врач, я считаю, что жизнь сама обеспечит нам весь мыслимый уровень дискомфорта, – совершенно излишне стремиться к этому специально. Я собирался наслаждаться жизнью в старости, насколько это возможно.

Я решил назвать свою великую книгу «Анатомия беллетристики», по примеру «Анатомии меланхолии» Роберта Бертона. Как его книгу назвали величайшим трудом по медицине, принадлежащим перу неспециалиста, так, надеялся я, и мою назовут величайшим трудом по литературоведению, принадлежащим перу врача. Конечно, я буду экстраполировать: исходить из известного – информации, сообщаемой автором о персонаже (вымышленном, но оттого не менее настоящем), – и синтезировать на основе тщательных исследований и обоснованных догадок элементы, о которых автор, скорее всего, знал, но по соображениям, типичным для своего времени, не мог написать. Как врач, я не понимал писателей, добровольно опускающих такие детали; ведь, конечно же, с литературной точки зрения здоровье, физическое состояние и условия жизни персонажей представляют для автора всепоглощающий интерес. Как и для меня.