Ничего не происходило. Наконец Хартфорд сообщил Нан, что Анну Аскью отправили обратно к мужу в Линкольншир с приказом держать жену под надзором. Екатерина начала успокаиваться. Равновесие стало более устойчивым, когда Генрих пошел на поправку, снова взялся играть в шары и даже ездил верхом охотиться в Гайд-парк. Но все-таки обе его ноги болели, и временами Екатерина удивлялась, как он вообще ходит.

Каждый раз, когда король выражал желание побыть в ее обществе, она радовалась, ведь он легко мог не пустить ее к себе. Раньше ему нравилось присутствовать при разговорах, которые она вела с богословами и учеными, регулярно посещавшими ее покои, и теперь Екатерина с удовольствием излагала королю их отредактированные версии. Он и сейчас иногда приходил послушать проповедников, которых она приглашала, кивал с мудрым видом, когда соглашался с каким-нибудь теологическим доводом, или спорил с идеями, которые не поддерживал, и делалось это вполне дружелюбно. Разумеется, во время дискуссий все держались единственно верной линии полного согласия с реформами, хотя затрагивали тему злоупотреблений в Церкви, даже в присутствии короля, и он выражал одобрение.

Положившись на это, Екатерина улучила момент, совершенно исключительный. После того как они выслушали Хью Латимера, который читал проповедь, направленную против бесчестья Рима, и при ней были Анна и леди Саффолк, королева промокнула губы, наполнила кубки и сделала большой глоток вина, набираясь храбрости.

— Я рада, что вам понравилась проповедь.

Генрих, насытившийся вкусной едой, откинулся на спинку кресла.

— Латимер — здравомыслящий человек.

«Если бы он только знал», — подумала Кэтрин.

— Генрих, благодаря вам мы имеем столь просвещенный подход к истинной религии в нашем королевстве, — сказала она, и король благосклонно кивнул. — Во славу Господа и ради прославления себя в веках вы взялись за благое и богоугодное дело по запрету чудовищного идола Рима. Многие из ваших набожных и преданных подданных молятся, чтобы вы с тщанием завершили это дело и очистили Церковь Англии, в которой сохраняются великие предрассудки.

— Хм… И чего вы от меня хотите, Кейт?

Екатерина сглотнула:

— Обуздайте Гардинера. Будьте так же открыты новым идеям, как десять лет назад. — Она собралась было упомянуть Анну Болейн, но поняла, что это неразумно.

По шее Генриха от воротника вверх поползла предательская краснота.

— Гардинер — человек въедливый, но он работает на меня. Ересь — это язва на теле государства, и я удалю ее! Десять лет назад все было по-другому. Протестантские идеи еще не укрепились. Теперь маятник откачнулся слишком далеко. Похоже, Кейт, вы собрались сделать из меня еретика!