Среди всего блеска и пестроты роскошной жизни, развивавшейся в столице Франции, явилось грозное известие о страшной трагедии по ту сторону океана, окончившейся смертью благородного эрцгерцога, который пожертвовал своей жизнью для исполнения фантастической задачи цивилизовать мексиканских дикарей. Подобно мрачному призраку прошёл образ убитого и оледенил ужасом всех веселящихся, ликующих людей, занятых празднествами всемирной выставки. Друзья империи громко обвиняли хранящего молчание императора в том, что он был виновен в трагическом конце даровитой жизни эрцгерцога. Более или менее громко призывали духов мстителей на главу злодеев и, быть может, этому настроению прессы и клубов удалось бы возбудить бурю в щекотливой французской нации против Наполеона, если бы ежедневно меняющиеся радужные и поразительные картины выставки не уничтожали быстро грустных впечатлений. Потому-то Париж скоро забыл о кровавой драме, как скоро забывает он обо всём, хотя бы входящем в область весёлой общественной жизни или принадлежащем к числу важных мировых событий. Мрачная тень расстрелянного императора исчезла: вслед за нею неслись волны упоительной вакханалии, и стало считаться модой не говорить о катастрофе, поразившей самый гордый дом европейских государей. Продолжительнее и сильнее других волновались друзья империи и императора. Несмотря на все намёки в официозных газетах всех оттенков, было ясно, что не сбылось желание политического сближения с Россией и соглашения с Пруссией. Знали очень хорошо, что император Александр уехал из Парижа не вполне довольный; знали также, что, несмотря на всю рыцарскую любезность, с какой король Вильгельм отвечал на внимательность императора и императрицы, все попытки Наполеона прийти к политическому соглашению встречали у железного графа Бисмарка только самый учтивый и самый холодный отказ. Поэтому для французской политики оставался единственный путь — войти в тесный союз с Австрией, правда, разгромленной ударом минувшего года, но подававшей, однако ж, надежды, что при господстве либеральных идей фон Бейста она вскоре приобретёт силы, которые естественно должны развиться при правильном управлении её внутренних жизненных элементов. Знали, что император Наполеон стремился изо всех сил к этому союзу; что фон Бейст тоже не прочь; что князь Меттерних употреблял всё своё дипломатическое искусство, дабы завязать более тесные отношения между венским и парижским дворами. Но вместе с тем опасались, что, по своему личному чувству и гордости, император Франц-Иосиф откажется от альянса с Францией, глава которой предал члена габсбургского дома преждевременной и жестокой смерти.