На нём лежал старик, по крайней мере лет шестидесяти, с всклокоченной седой бородой и реденькими волосами. Даже при сильной степени разложения черты лица хранили след жестокой бедности. От долгого пребывания в воде цвет платья, висевшего около трупа, стал неузнаваем.

— Какое странное совпадение, — сказал медленно граф, — здесь дитя, едва начавшее жить и уже насильственно похищенное смертью! Жалеть или завидовать тому, что оно оставило свет, прежде чем его юное сердце спозналось с преступлением и отчаянием? А тут рядом, — продолжал Риверо, перенося взгляд на другой труп, — старик, которого житейская нужда довела до того, что ему не достало сил прожить до естественного конца страданий. Жаль бедняка, много лет выносившего горькую жизнь и в припадке отчаяния запятнавшего себя самоубийством.

Он сложил руки и прочитал молитву над трупом старика.

Маркиза выслушала его слова и повернулась к третьему столу, на котором лежал труп молодой девушки, пробывшей не более суток в Сене, до того был свеж, цвет её кожи и состояние опрятной одежды, покрой которой ясно говорил, что девушка принадлежала к среднему сословию. Чёрные волосы, заплетённые в косы, лежали вокруг мраморно-бледного чела, выражение рта свидетельствовало о жестокой душевной борьбе.

— Бедное дитя, — сказал граф, — любовь бросила тебя в объятия преждевременной смерти, любовь, которую поэты всех времён воспевали как величайшее блаженство и которая, однако ж, так редко даёт счастье и мир человеческому сердцу; да простит тебе Вечная Любовь то преступление, до которого довела тебя земная!

Маркиза слегка вскрикнула от удивления, подойдя к следующему столу.

На нём лежал труп молодого человека, принадлежавшего, судя по висевшей блузе, к сословию рабочих; точно на постели лежали мускулистые, красиво сложенные члены, черноволосая голова была несколько запрокинута, бледное лице с закрытыми глазами выражало глубокую, почти радостную безмятежность.

Но в этом безжизненном лице маркиза Палланцони узнала черты Жоржа Лефранка — эти закрытые глаза смотрели так тепло, так искренне на бедную швею Луизу Бернар, — эти на век сомкнутые уста говорили ей такие любящие слова, от которых пробуждались в её сердце давно забытые звуки чистого прошлого. Слова, при которых она, казалось, чувствовала веяние крыл давно отлетевшего ангела-хранителя её детства.

А теперь бездыханно лежало перед нею это молодое сердце, полное любви и надежд. Она не могла сомневаться в причине, побудившей бедного молодого человека посягнуть на свою жизнь, она могла постигнуть страдания, претерпленные этим сердцем, прежде чем оно перестало биться.