Меня очень обрадовало, что ты побываешь у моих сестер. Жду письма с описанием этого посещения. О какой сотруднице Лит. Музея ты мне писала, не зовут ли ее Елизаветой Владимировной?[597] Это очень симпатичная и содержательная девушка, и мне очень жаль, если она стала виновницей распада семьи. М. Д.[598] ей увлекался еще весной 37 г. У нее очень оригинальное лицо и какая-то особенная печальная улыбка. Меня удручает непрочность брака и любви даже в нашей прекрасной среде. Очень беспокоюсь за твой отпуск, мне так нужно, чтобы ты пожила в тиши и покое, окруженная хотя бы ненадолго заботой. И я, получая от тебя письма из «затишья», чувствовал бы себя хорошо, радуясь за тебя.

От Сережи очень давно нет писем, вероятно, последнее пропало, или же он решил не писать больше? Сейчас у меня мало свободного времени. Кончаю это коротенькое письмо. Люблю тебя крепко.

Твой Коля.

8 марта 1939 г. Ст. Уссури

Дорогая моя, любимая моя Сонюшка, теперь у меня так мало свободного времени, что трудно писать. Работаю с утра до 1–2 ночи с двумя небольшими перерывами по часу, и то пока не успеваю справляться со всей текущей работой и тащу за собою хвосты, которые меня гнетут.

Последнее твое письмо было о посещении моих сестер. Это письмо очень как-то согрело меня, и я уже который день под его впечатлением. Ты только не написала мне, как они отнеслись к прочитанному тобой. В твоем письме только меня очень обеспокоила одна фраза, где ты пишешь, что посещения прокуратуры могут тебя задержать в Москве, а мне уже нет возможности строго-настрого тебе запретить это и настоять на твоем отдыхе в твоем затишье.

Когда я сижу по ночам, окруженный бумагами, один в конторе и шумит только печь, я вспоминаю другой стол и другие бумаги. Я вижу тома Герцена: на столе, на диване, на кресле с гобеленом старого рыбака, я вижу свои рукописи. Ты уже спишь. А я полон ни с чем не сравнимого ощущения вживания в чужую жизнь, какого-то воскрешения ее в своей душе, бросаю работу и сижу задумавшись, погруженный в иной мир, прислушиваясь, по выражению того же Герцена, к звукам навеки умолкнувшей музыки. После работы я никогда не ложился, не подойдя к тебе. Иногда ты просыпалась, иногда улыбалась мне сонная, иногда с огорчением качала головой: «Ты еще не спишь, ты изведешь себя». Ах, как мне было хорошо так изводить себя! Герцен прошел через всю мою жизнь, начиная с 15‐его возраста, и то, что я лишен его теперь, для меня тяжкая утрата.

Думал я эти дни еще вот о чем. В юности у меня была такая страстная любовь к жизни, что я всегда глубоко огорчался, когда слышал от людей, что они не любят жизнь, и мне становилось ужасно жаль их, как слепых, и как-то тревожно. Мне хотелось, чтобы все радовались со мной заодно. Когда, например, я слышал оживленную беседу между людьми — я радовался. Значит, им не скучно (ты ведь знаешь, что юность боится скуки, но я никогда не скучал). Ну, это мелочь, но она характерна для моего беспокойства — хорошо ли жить другим. В особенности мне хотелось, чтобы было хорошо другим, когда я зажигался счастьем. Я всегда думал о других в лучшее время своей жизни, и это при всей своей юношеской самопоглощенности. Теперь я внимательнее к людям, активнее в добре — но внутренне, потрясенный страданиями, я равнодушнее, и мне кажется, что я стал хуже. Эта оценка проистекает из того, что я особо важное значение придаю не обнаружению человека, а его внутреннему наполнению — которое ощущается и другими независимо от дел. Я понимаю, что и любовь подобно вере — без дел — мертва есть. Но мне не хотелось бы, чтобы люди были слишком утилитарны в своих требованиях к любви. Если она искренна — она уже ценна сама по себе, даже если она малоактивна. Мне кажется, что ты понимаешь меня, в таком смысле написано твое письмо о посещении Христи и Наташи. Но будь уверена, что на эту тему я думал в другой связи. Я думал о себе. Я думал о том, как ко мне относится приветливо такое большое количество товарищей по лагерю. Сюда все новые партии прибывают из 188‐й колонны, и как все меня приветливо встречают. А я вспоминал себя юным и сравнивал с тем, что я теперь, и мне все же думается, что я в целом был лучше именно своим внутренним наполнением, несмотря на все недостатки юности. Что ты думаешь об этом?