Твой Коля.

15 мая 1939 г. Ст. Уссури

Дорогая моя Сонюшка, вчера от тебя письмо снова с угасшими надеждами. Получила ли ты ответ и скрываешь его? Это не надо (письмо № 28 от 29/IV). Писала ты его накануне годовщины Фирсановки. Неужели же ты в этот день забудешь об нас? Я тебе в этот день писал, вспоминая один из самых светлых, самых значительных дней нашей жизни с тобою.

Здешняя Романея, в отличие от гоголевской дамы, не во всех отношениях приятная дама рубенсовского типа, так вот эта Романея, пожимая плечами, сказала «не понимаю, о чем можно писать так часто». А у меня столько тем, что они никогда не вмещаются в одно письмо. Вот сегодня я и коснусь одной старой темы, о которой лучше писать с большим опозданием. Правда, я о ней писал, но письмо не дошло, и писал я без откровенности. Это о теме моего истопничества в январе. Поставили меня на эту работу из желания мне добра — эта работа без нормы и считается легкой. А мне было труднее, чем на земляных работах. Трудность заключалась не в пилке и не в рубке дров. А в том, что нужно было одновременно топить печи постоянные и времянки (времянки нужны для просушки кирпичей и для оттаивания песка). Дров нет, надо в зоне разыскивать отходы лесоматериалов, и дрова сырые, все время гаснут. Поэтому постоянное недовольство. Носишь их, перебираясь через ящики, балки, на тебя сыпется штукатурка и т. д. И все «скорее, а ну давай!». У печек жарко — снаружи –40° холода. То обливаешься потом, то стынешь. Перчатки в дырах, которые уже не зашить, — руки стынут. Но это только фон. Были особо тяжелые четыре дня. Мне сперва было поручено разжигать и поддерживать костер — под котлом на дворе — горячая вода нужна для стройки. Я как-то сказал, что мне трудно справиться и со всеми печами в доме, и с костром, который нужно весь день поддерживать. Меня от него освободили. Но вот как-то, в обеденное время, я вышел из строящегося дома и увидел, что мазут, поставленный для отогревания у костра, загорелся. Я бросился тушить. Водой заливать нельзя. Я схватил песок. Но песок не оттаял. Когда я бросил песок в пылающее ведро, то брызги горящего мазута попали мне в лицо. Все покрылось мраком. Боль в глазах нестерпимая. Я подумал, что ослеп. Через несколько минут я смог приоткрыть один глаз и убедиться, что я вижу. Меня уложили. Мокрый платок положили на глаза. Мне сказали, что у меня счастливая судьба, что я легко мог лишиться зрения, а отделался легкой контузией газом. Через полчаса открылся второй глаз. Тем дело и кончилось. Тем не менее этот костер доставил мне еще неприятности. Как-то явилось начальство и обнаружило у костра обгорелые доски. Меня вызвали. «Как же вы сжигаете строительный материал. Составить акт о вредительстве». Я объяснил, что к этому костру я не имею никакого отношения. Что топит его бригада. Что за сохранностью лесоматериала следит особый сторож. А я истопник дома. Мне сказали, что на первый раз прощают, и акт не составили. Прощают, за что! Ну, будет. Вот ты и поймешь теперь, почему я так дорожу жизнью в этой колонне. Я совершенно уверен, что лучше уже в лагерях не будет.