Сейчас вся тягота быта легла на Софью Александровну. Я служу и прирабатываю по договору, т. к. денег не хватает. А главное — работаю упорно над диссертацией «Петербург Достоевского». Том за томом перечитываю все труды, литературу о нем лучшую, Бальзака и Диккенса. Задачу ставлю широко. Много новых идей. Софья Александровна очень сейчас довольна, как складывается наша жизнь. А я был бы тоже в личном плане доволен, но мысль о Танюше и тете Ане мне не дает покоя…

Ну, на сегодня довольно, мой милый Гогус. Перецелуй за меня ребятишек. Привет от нас твоей Тане и поздравление с Татьяниным днем.

Твой НП.

P. S. Татьянин день.

Письмо из‐за снимка задержалось.

Сидел один вечером. Софья Александровна ушла к Тане (племяннице). Перечитывал старые письма и много пережил; опять:

Надо тебе еще о многом написать, но уж до другого раза.

Пришла твоя открытка.

Бедняги, как тревожно за вас! Что-то очень грустно вышло. Но это не мрачно. Грусть у меня светлая. И о своей жизни думаю хорошо. Вот и елочка — маленькая, достояла, согласно обычаю моей семьи, до Татьянина дня — в который и пишу тебе, милый.

Еще раз твой НА.

9 февраля 1943 г. Москва

Дорогой мой Гогус,

Получил ли ты наконец посланный снимок (увеличение) Ивана Михайловича, Татьяны Борисовны и меня в Спасском Лутовинове — имении Тургенева. Боюсь, дошел ли он. Послал, конечно, заказным. Ты помнишь у Тургенева: «Сожмись и ты, старик, уйди в себя и там, на дне своей души, ты найдешь свою жизнь во всем ее благоухании», я очень исковеркал конец этого стихотворения в прозе — «Старик»[829]. Так я жил после смерти Светика и утраты Танюши. Не жил, а доживал жизнь, замкнувшись в себе и много работая. Но вот жизнь опять позвала меня.

Я получил письмо из Фрунзе от Ирины Вельмонт[830]. Она сообщила мне, что в начале войны стала женой Светика. Что он, боясь волновать меня, скрывал это до окончания Ин-та. Ему оставался год (выпуск ускоренный). Письмо очень хорошее. Главное — у нее сын. Прислала его портрет.

Она увезла ребенка, он едва не умер от воспаления легких, но ей удалось спасти его. Письмо значительного человека. Я послал Ирине портрет Светика и просил ее сообщить мне об условиях своей жизни. Долго ждал ответ. Приблизился день смерти Светика (7^го/II — это праздник «Утоли моя печали»). И вот накануне пришло ее второе письмо. (Первое — было мне именинным подарком.)

Маленький Светик опять тяжело болеет. Я плакал над ее письмом навзрыд, и как я благодарен ей, что опять мог так плакать. Сделаю из письма выдержки, касающиеся моего Светика. «Я была счастлива, была, правда, дни, счастливые дни, озаренные светом нашей любви, были недолги, но разве наш сын — это не счастье? Знакома я была со Светиком давно, у меня часто собирались, читали стихи, рисовали. И вот однажды пришел Светик… Это смешно, но сблизил нас маленький портрет Достоевского на моем письменном столе. Это мой любимый русский прозаик, я хорошо знаю его, могу без конца читать и перечитывать. Светик тоже в то время читал Достоевского — это сблизило нас, часто-часто мы целыми вечерами читали друг другу вслух бессмертные строки. Достоевский был прочитан, читали Чехова, Шиллера. Днем часто ходили в парк, писали этюды… Но больше всего любила, когда Светик рассказывал о своем детстве. Какой-то особой теплотой загорались его глаза, особенно звучал голос. Мальчик унаследовал от папы его замечательную улыбку, за которую можно простить все, все отдать». Как тревожно за них, за тебя и твоих, милый.