Твой НП.

<Февраль> 1943 г. Москва

Дорогой Гогус. Вчера получил твое письмо. В этот день я решил послать твоей Тане телеграмму, т. к. очень волновался из‐за отсутствия ответа. Не сочти это за упрек. Отвечу на твои вопросы.

Зовут моего внука — Михаил — в честь отца жены Светика, но она пока зовет маленького Светиком[831]. Малыш родился после смерти отца. Теперь ему около года. Я получил от Ирины Михайловны еще коротенькое письмо с известием, что ему лучше, и опять томительное молчанье, усугубляющее мою тревожную тоску, тоску о Танюше.

Чувствую, как ты бьешься в жизни. Мало у тебя было тихих и светлых полос. Но зато ты узнал теперь многое, без чего нет полноты жизни. Сейчас близится весна — вспоминаю обострения в эту пору болезни Татьяны Николаевны, и тревожно делается за тебя. Ты писал, что опасался, что у Светика было только «приключение». Ты, может быть, и прав, что опасался этого. Но я верил, что он наш сын и стоит под знаком общего закона (commun laws?)[832]. Может быть, эта вера — остаток моей желторотости, но мне было бы очень тяжело расстаться с ней.

Пишу мало. Весь день (сегодня мне дали за воскресенье — выходной) главу о Диккенсе для диссертации[833]. Писал с жаром, читал Софье Александровне. Она очень одобрила.

Меня назначили Ученым секретарем Музея. Сейчас готовится выставка «Литературные места, захваченные фашистами». Среди них нашел бесконечно любимое Детское Село. День кончается. Голову клонит к подушке.

Обнимаю тебя, мой милый мальчик. Привет тебе от Софьи Александровны, и тебе и жене.

Твой Н. Анц.

1 мая 1943 г. Москва

Дорогой мой Гогус,

Как печально было твое последнее письмо, как взгрустнулось мне, что я далеко от тебя и не могу потрепать тебя по голове. Так представилась твоя понурая голова с рыжеватым хохолком.

Часто думая о тебе, я переношусь в свое прошлое 1918–19 годов, когда и у меня была семья, когда был так труден наш быт. Но я чувствую, что тебе неизмеримо тяжелее. Что нет у тебя того света, который рассеивал тьму. Он у меня был. В годовщину смерти Светика я перелистывал записи моей Тани, письма Светика и Танюши, мои старые записи о Таточке и чувствовал, что мне были даны такие сокровища, которые неподвластны никаким разрушительным силам. Хорошо ли это, что пишу об этом тебе, словно призываю тебя найти в себе этот свет, побеждающий тьму. Я, конечно, понимаю, что не только во мне был этот свет, и не моя в том заслуга. Но ведь и ты в какой-то мере знал этот свет. Больнее всего отозвались во мне твои слова — и «домой не тянет».