Я объяснял ему, что если он сумеет преодолеть нездоровое тяготение к мусорным бачкам и контейнерам, то сможет побороть недуг.

– Зря вы так, – обижался он, – я же медик. Гигиена прежде всего – газетку аккуратно постелим, специально две-три газеты покупал…

Он был безнадежен.

Собственно лечение заключалось в беседах с врачом и приемом лекарств.

Пациентам, подобным Монину, сестры заглядывали в рот, проверяли, проглотил ли больной свое спасение или прячет за щекой или под языком.

Меня, естественно, не досматривали.

Вообще, в любом месте ограничения или лишения свободы – в армии, в больнице, в дурдоме я стремился выстроить вокруг себя систему маленьких, но подчас очень важных привилегий.

В госпитале и институте ревматизма у меня было отдельное помещение (во внерабочее время), в психушке я получил его безо всякого труда, как говориться, на личном обаянии плюс небольшое лукавство.

Как ни странно, я действительно использовал кабинет старшей медсестры для работы: я писал некий текст, пытаясь разобраться в причинах и следствиях нашей семейной драмы.

Об этом либо позже, либо никогда…

Были еще и сеансы гипноза.

Происходили они так: в большой палате на кушетках укладывались больные, каждый со своим полотенцем и тазиком для рвоты.

Гипнотизер, демонического вида мужчина с горящим взором, погружал пациентов в гипнотический сон.

Сколько раз я пытался изведать это необычное состояние – ни разу не сподобился.

Впрочем, гипнотизеру только казалось (он сам становился жертвой своего искусства), что сон был гипнотическим.

Половина подопытных продолжала бодрствовать, притворяясь по мере сил, некоторые засыпали сном обычным, про остальных не скажу – хотя я и устраивался в заднем ряду, не все находились в поле зрения.

Потом гипнотизер начинал дико и утробно завывать: «Водка! Водка! Вас сгубила водка! Вы все умрете под забором!» – и тому подобные банальности.

– Эка надрывается, – шептал мне сосед, высокий лысый доходяга.