Но мозговедам было интересно, сколько может выпить такой уникум – и его щедро накачивали принесенной нами водкой, львиную долю которой врачи попросту растаскивали по домам.

Егор пил какой-то антиалкогольный декохт, неодолимое и жестокое рвотное, в состав которого входил медный купорос. Но его не рвало: он медленно багровел, тело сотрясали спазмы, позывы, но таз для рвотной массы оставался пустым.

Таким образом отрабатывалась новая метода лечения: создать устойчивый рвотный рефлекс на алкоголь, чтобы при одном виде бутылки больного начинало мутить, а в лучшем случае, чтобы он с исказившимся лицом сразу же бросался в туалет.

Надо сказать, что все разрушительные опыты над Ершовым проводились с полного его согласия, и про медный купорос он знал, и про ацетон, а он был вполне вменяем и даже имел склонность к философии.

«Пока я пью – я существую», – говорил Егор, а ведь это в шаге от декартовского – «мыслю, стало быть, существую». Заметим в скобках, что Декарт между философскими штудиями пил мертвую и баловался запоями.

Если большинство пьяниц ценит результат выше процесса (бешеный интерес вызвал мой рассказ о том, что японцы во время мировой войны фронтовые сто грамм не пили, а при помощи клизмы вливали в прямую кишку – опьянение намного сильнее и никакого перегара), то Ершов любил именно процесс, самый момент выпивания водки.

«Пьешь её родимую, и с каждым глотком все жилочки трепещут: есть для чего жить», – вне всякого сомнения, Егор был еще и поэт.

Мой лечащий врач, Юрий Николаевич Сударев, был человек недалекий и самодовольный. Он был уверен, что одно звание психиатра наделяет человека сверхъестественными качествами.

– Вот мы с вами оба интеллигенты, – разглагольствовал он, поигрывая вагонным ключом, – только вы по ту сторону стола, а я по эту, и у меня в руках этот чудный ключ…

Мне хотелось достать из широких штанин свою увесистую отмычку и ударить Юрия Николаевича по голове. Кончилось тем, что я его ключ украл и подарил Аркаше Чернову.

– А все почему? – продолжал Сударев. – Потому что я знаю норму, а вы нет.

Я рассказал ему анекдот про Сталина и товарища Засядько, «который свою норму знает». Юрий Николаевич оживился:

– А что? Может быть, тяпнем по маленькой… С разрешения врача…

И он доставал бутылку из шкафа или из ящика стола – в таком случае она была початой (если врач сам себе разрешает, то можно…)

Он хмелел от водки, собственной щедрости и безнаказанности:

– Антабуса боитесь? Так я распорядился давать вам плацебо – пустышку, а точнее папаверин с дибазолом (прописан-то мне был именно тетурам, я же читал все назначения в кабинете старшей сестры), – он доставал стаканы и соленый огурчик.