Лицо Селины шло красными пятнами, как от пощечины. Она стояла словно окаменев, потрясенная и несчастная. А мгновение спустя заплакала.

– Мы найдем другой способ, – сказала я, но она помотала головой и прошептала:

– Разве вы не понимаете? Разве не понимаете, что другого способа нет? – В уголке ее глаза набухла очередная слезинка, задрожала и скатилась по щеке, мутнея от пакляной пыли.

Тут дверь отворилась, и миссис Притти кивком пригласила меня проследовать в коридор. Я вышла из камеры не оглядываясь, ибо знала: стоит только оглянуться и слезы Селины, ее бедное лицо с синяком и мое собственное страстное желание безудержно повлекут меня обратно к ней – и тогда все пропало. Я уходила от запертой двери ее камеры, как человек, терзаемый жестокой пыткой, с заткнутым кляпом ртом, подгоняемый стрекалами, сдирающими кожу до мяса.

Миссис Притти дошла со мной до башенной лестницы и там меня оставила, полагая, что вниз я спущусь сама. Но я спускаться не стала. Остановилась в тени лестничной площадки, прижалась щекой к прохладной белой стене – и не шевелилась, пока надо мной не раздались шаги. Подумав, что идет мисс Ридли, я быстро повернулась и вытерла щеку на случай, если на ней остались слезы или следы извести. Шаги приближались.

Это оказалась не мисс Ридли, а миссис Джелф.

Увидев меня, она удивленно моргнула и сказала, что услышала какой-то шорох на лестнице, ну и решила посмотреть. Когда я сообщила, что иду от Селины Доус, она заметно вздрогнула. Вид у нее был несчастный, почти как у меня.

– В моем блоке многое переменилось после того, как Доус забрали, – сказала миссис Джелф. – Всех арестанток «звездочного» разряда отправили в Фулэм, а в их камерах поместили новых заключенных, некоторых я вообще не знаю. И Эллен Пауэр… Эллен Пауэр тоже нас покинула.

– Покинула? – тупо переспросила я. – Ну, по крайней мере за нее я рада. Все-таки в Фулэме обращение помягче.

Однако после моих слов вид у миссис Джелф сделался совсем горестный.

– Пауэр не в Фулэме, мисс, – тяжело вздохнула она. – Ну да, вы же не знаете…

Ей печально сообщать мне такую новость, но пять дней назад Пауэр все-таки положили в лазарет, и там она умерла – внучка приезжала забрать тело. Все добрые старания миссис Джелф пропали впустую, а за красную фланельку, обнаруженную под платьем Пауэр, она получила строгий выговор, и в наказание у нее вычтут часть жалованья.

Я слушала, онемев от ужаса.

– О господи, – наконец проговорила я, – как же мы все это терпим? Как будем терпеть дальше? – (Еще четыре года, я имела в виду.)

Миссис Джелф потрясла головой, потом закрыла лицо рукой и повернулась прочь. Вскоре ее шаркающие шаги стихли в отдалении.