– Значит, ты не считаешь себя ответственным за это?
Иезекия вздергивает подбородок.
– Не считаю.
– Отлично. Ты не оставляешь мне выбора. Завтра же, после похорон брата, я обращусь к властям. И я им обо всем расскажу. О твоей племяннице в том числе. Запомни мои слова, Иезекия Блейк, ты заплатишь за все, что натворил.
– Попробуй! Ты потонешь вместе со мной.
Но Кумба уже и след простыл, только дверь лавки болтается на петлях. Иезекия не замечает, как у него перехватывает дыхание, и через несколько секунд он начинает задыхаться. Он думает об Элайдже, о его стервозной жене, которые оба давно сдохли и похоронены, об их взбалмошной дочке, об их сокровищах,
Лотти делает шаг вперед и протягивает руку:
– Иезекия…
Он улавливает едкий запах собственной мочи, и тут что-то щелкает у него в голове: он слышит череду резких щелчков.
– Иезекия…
– Где Дора? – орет он, и черепки разбитой посуды громко хрустят под его ногами. – Сейчас я с ней разберусь! – Он отталкивает Лотти в сторону и, припадая на одну ногу, яростно топает вперед. – Она наверху, на чердаке? В своей конуре?
– Ее там нет!
Эти слова выкрикнуты с таким паническим ужасом, что остолбеневший Иезекия резко оборачивается к ней.
– Что? – выкрикивает Иезекия, и Лотти бледнеет как полотно. Ее бледная, в кровоподтеках кожа напоминает грушевидную мантию осьминога, которого Иезекия однажды видел на Миконосе – осьминога выбросило прибоем на берег, – и впервые в жизни эта женщина вызывает у него омерзение.
– Она… – и Лотти снова заламывает руки, – обедает у Гамильтонов. У лорда и леди, так она сказала.
Молчание.
Лорд Гамильтон.
Ему словно тисками сжали легкие.
– Что? – снова спрашивает он, и на этот раз им овладевает ужас.