– Не смейте, Тотик! – обернулась Дада, но было поздно, от удара в плечо он застонал, присел на корточки.

– Всё! Всё, всё! – ещё выше подняла Дада руки, чуть осмотрелась.

Перед Тотой, нависнув над ним, грубый, с диким взглядом и лицом здоровяк, в мясистом, фиолетовом от татуировок кулаке сжимает увесистую монтировку.

Второй, что с пистолетом, по акценту явно чеченец, щупленький, но, видимо, он здесь за старшего и по-зэковски, матерясь, командует:

– А ну, шустро открывай дверь!

– Да-да, – говорит Дада.

– И этого сюда!

Тота от боли встать не может. Здоровяк рванул его за больное плечо, просто швырнул в раскрытую дверь их квартиры. Старший, что с пистолетом, стал всё осматривать.

– Что-то не густо, – крикнул он. – Сплошь голытьба. – Он вернулся, пнул чемодан. – Откуда это старьё? Раскрой.

Дада повиновалась.

– Одно барахло… Шубу снимай.

Эту шубу из особого баргузинского соболя Тота, не скупясь, самую дорогую купил для матери в Цюрихе. Тогда мать от радости, ведь она любила красивые вещи, даже заплакала.

Однако она в этой шубе ни разу не вышла.

– Тут нищета, да и некуда в ней здесь пойти. К тому же она мне велика.

А вот Даде шуба оказалась как раз, и мать сказала:

– Покупал мне, а думал о тебе. Так что, Дада, носи на здоровье… Всё-таки вещь украшает хорошего человека.

В такой шубе Дада никогда не ходила, а в тревожном и прифронтовом Грозном и надеть её вроде кощунство. Но у неё другой зимней одежды нет, всё осталось в старой квартире, но и хочет она хотя бы раз в жизни, хотя бы в таком городе и в такое время, но с любимым Тотой пройтись в таком виде… Как говорится, прошлась. По приказу старшего бандита она быстро шубу скинула.

– А шуба – ничего себе.

– Да. Наконец-то подфартило.

– Ага. На кобеля сука бежит. Ха-ха-ха!