Эти все речи услыхал потом Спиридон на тризне.

Сожгли его уже под ночь.

Положили на носилки, укрыли полотном льняным, венками те носилки украсили да и двинулись к березовому лесу. Там на опушке у них керсты и бысть. А старика Бахаря Правотарха пронесли подалее, чтобы с реки не видать того сожигания, ежели вдруг ладья да объявится. И за лесом была налажена целая гора сухого хвороста и дров дубовых, чистых.

Но огнь не сразу добыли. Можно было высечь кремнем и кресалом, да огнь давно не обновлялся во всей этой веси, старый был огонь, необытный[325]. И жители попросили Мухояра и Хорта содеять новый. И Мухояр им указывал срубить стояк для двух бревен, как на горе Перуновой, одно бревно с лункой посередине положили, а другое, поменьше, вертикально поставили и концом в ту лунку и всунули да начали, взявшись с двух сторон за веревку, крутить то бревнышко с кликами: «Сварожиче! Сварожиче!» А Хорт трубным своим берестяным гласом воспевал: «Очищается! Очищается!» Мужики снова: «Сварожиче! Сварожиче!» Хорт: «Чрез пламя будет извечным! Чрез пламя достанет солнца!» Мужики: «Сварожиче! Сварожиче!» И дергали веревку, все быстрее заставляя бревнышко вращаться, пока лунка та не задымилась, тут же Мухояр над нею склонился с клоком мха, начал раздувать, и вот огонек появился, и все нестройно закричали: «Сварожиче!.. Сварожиче!»

Огонь разошелся по палкам смоляным в руках у мужиков. Они подступили к груде дров, на которой уже лежал тот Бахарь Правотарх, укрытый полотнищем.

Хорт встал у него в головах и громко, с какой-то страшной силой, от которой у всех, наверное, мурашки побежали по телу, как у Спиридона, запел:

И Мухояр принимал горшки и бил их друг о друга подле покойника. Сыпал на него пшено, в ногах лил мед. Ветер трепал бороду Хорта, а у Мухояра она была литая, тяжелая, не шелохнется. Закатное солнце освещало кострище, Бахаря Правотарха под полотном, березы, и стволы берез были розовы и уже как будто небесны, вот словно вырий боги и низвели сюда, на эту рощу позади веси на Днепре. И где-то за Днепром заскрежетали небесные гусли, запели журавли. Этому Бахарю и люди, и птицы пели.

И вот Хорт сделал знак Мухояру, а тот махнул мужикам, и те с разных сторон подпалили краду. И Хорт затрубил:

Огонь с треском занимался повсюду, как будто лопалась перезревшая скорлупа гигантского ореха. И носилки с Бахарем Правотархом обнимали огненные тонкие руки или лепестки. Хорт трубил:

Костер уже пылал с яростью, пламя гудело, пожирая сухие дрова, обнимая Бахаря тело. И на лицах светились рдяные знаки, казалось, сейчас и власы, бороды вспыхнут. Люди чуть отступали, иные прикрывались рукой, как бы успокаивая пламя, отворачивая его. И Спиридон мыслил, что так-то хоронить лепше, нежели засовывать покойника во сыру землю. Пламя-то лепше, чище, красивее…