Ксения, не помня себя, подбежала к старшему сыну, сжав кулаки. Но Вовка, закрывая крышку на пузырьке, бросил сквозь зубы:

– Подойдёшь, врежу.

Она застыла, как памятник. А Вовка, уже не обращая внимания на неё, протащил Сашку за руку через спальню, где бугром на постели возлежал отчим. Они вышли на балкон. Глянув вниз, Вовка кинул на асфальт злополучный пузырёк. Когда Сашка отмывал руки, то услышал, как Вовка резко отвечал матери на её крик.

39

39

Братья вышли на улицу. Сашке казалось, что была одержана над гадюкой победа. Но брат был подавленным, как будто не мог прийти в себя. В таком состоянии они миновали центр. Обоим хотелось курить. Вовка пересчитал деньги и нырнул в магазин, откуда через минуту вышел с пачкой «Севера». Когда он сбегал со ступенек, Сашка залюбовался им: стройный, высокий, он смотрел прямо большими глазами из-под густых, тёмных ресниц, которые взмахивали, как крылья бабочки. А Вовка зачем-то зашёл в стоящую напротив чайхану.

– Пойдём в парк, посидим на лавочке, – предложил он, выйдя из чайханы.

В узкой аллее стояла с чёрными, чугунными завитушками скамья. Вовка распечатал пачку «Севера». Закурили. Сашка увидел, как брат извлёк из пачки одну папиросу, выпотрошил из неё табак в ладонь, размял его пальцами, что-то добавил в него и засыпал снова в папиросу. Сашка спросил, что это. «Будет вкусно» – улыбнулся Вовка и прикурил от окурка. Сделав пару затяжек, он протянул папироску Сашке. Больше двух затяжек Сашка сделать не смог: перед его глазами всё поплыло, взглядом он не в состоянии был остановиться ни на одном предмете. Домой шли, поддерживая друг друга.

Пришли к ночи. Мамочка встретила их с руганью, занесла для удара руку, но не ударила, а удалилась, пообещав разобраться с обоими утром. Братья, умывшись, остались на кухне. Сашка, почувствовал необычный аппетит и ел всё подряд. Догадался, что это – последствие курения.

Рано утром они выбежали на улицу и отправились к школе. Около ограды брат сунул Сашке рубль и полпачки папирос, сказав на ходу: «Жди в два». Сашка не представлял уже, куда идти. Искать работу было бесполезно. Но и усаживаться в обед за стол становилось невыносимо. С таким настроением шёл он, не зная куда.

Из Дома офицеров текла музыка. Ноги у Сашки гудели. Он вошёл в ворота парка и присел на вчерашнюю скамью. Стало грустно. Красиво, конечно, в городке, но всё чужое. В Сибири, вероятно, уже лёг снег, а здесь только-только начали осыпаться листья. Случайно глянул под куст и приметил белый окурок. Это, конечно, тот. Он поднял его, слегка влажный, но целый, и положил на скамью, чтобы подсох, чувствуя, что кто-то его подталкивает быстрее закурить. Видимо, от волнения, он сломал две спички, пока прикуривал. С жадностью докурив окурок, он расслабленно откинулся на спинку скамьи. И начал наблюдать за своим состоянием. Стоявшие неподалёку деревья стали отодвигаться, умеренная музыка превратилась в барабанную дробь: бум-м, бум-м, бум-м. Грусти, как не бывало. Мысли то влетали в мозг голубями, веселя, то летели вороньей стаей, навевая тревогу. Заболел живот. Он поднял голову. Рядом стояли два парня, не русские. Один крикнул: