— Э-э, куда ж это годится, мил человек? Таки костер загасишь своими мокростями.

Алеша, очнувшись, отполз от костра подальше и с прежней жадностью стал хватать снег, не рукой, ртом, по-собачьи. Разодранный бок его пылал жарче костра, и солдат не знал, как и чем заглушить несносный жар. Уняв жажду, сытно заикал, как с мягкого хлеба.

— Опять бабка с подковкой приснилась, — остуженным голосом вдруг пожаловался солдат.

— Какая такая бабка? Что за подковка? — еще больше испугался Оградин.

— У меня одна бабка — бабка Поля, — как-то усмиренно, по-домашнему залопотал оживший Алеша. — Та, которая меня богу верить учила.

— Как же так? Ты сказывал, в комсомольцах ходил.

— Ходил. И в бога верил.

— Верь, коль верится, — без всякого смысла проговорил Устин. Он обрадовался живому еще голосу Огарькова, а что молол солдат языком, ему было все равно.

Молодой солдат поспешил поправиться:

— Нет, нет, на самом-то деле я комсомолец, — Алешка, скривив лицо от боли, поднял раненую руку и полез за борт шинели. — Вот тут билет мой... Сельсовет меня послал в комсомол. Это за то, что я школу бросил и на трактор пошел. Ударником сделали. А таких у нас всех в комсомол записывали...

— Ну, тогда какой же ты верующий? — так же просто, как бы нехотя, лишь бы охладить загоревшегося откровением парня, сказал Оградин и вскинул руки к своей забинтованной голове.

— Больно, дядя Устин? — горячо вскрикнул Алешка, участливо подавшись к старому солдату.

Оградин стыдливо опустил руки — будто не то сделал на виду у людей.

— Она, пуля-то, зараза, влетела в черепушку мою и никак не выберется оттуда. Вот и гремит громом — на волю просится.

Сбалагурил и потужил Устин, устыдился своей заумности, засуетился у костра, не зная, что сделать, что еще сказать.

— Я икону целовал, значит — верующий, — захватила Алешку своя болячка, и он задолдонил свое, бессвязно, но и без боязни, что солдаты осмеют его. — Целовал, гад! Честно комсомольское, целовал, — Огарьков серым полумертвым кулачком заколотил себе в грудь, истошно завопил.

— Чего ж убиваться-то, мил дурачок, — превозмогая собственную боль, но четко улавливая нить Алешкиного беспокойства, Устин стал успокаивать молодого солдата.

— Один раз целовал-то? — с явной подковыркой встрял в разговор проснувшийся разведчик Могутов.

— Ага, — обрадовался Алешка.

— Ну-у, разве от одного раза пристанет вера, — поскрипывая зубами, успокоил Костя «верующего» комсомольца. — А как дело-то было?