Мысль о муже расстроила. «Надо написать ему, что Мадеры уехали, и я приняла приглашение тетушек Дынбира, — соображала Лиза, снимая платье и сворачиваясь под одеялом, которое натянула на голову, чтоб закрыться от солнечных лучей, сверкавших уже во всю силу. — Ладно, я напишу ему, когда высплюсь. И ничего не случится, если написать завтра. Всякий признает — когда ты измучен ужасной дорогой, нет никакого желания писать письма».

То, что письмо мужу можно отложить, что будет вполне достаточно, если она напишет ему только завтра, наполнило ее на несколько минут таким теплым, таким уютным покоем, что она начала мирно засыпать. Сознание ее уже окутывалось мягким покровом дремы, как вдруг молнией блеснуло воспоминание о том, как заговорщически прищурил глаз Оскар и как она чуть было не ответила ему тем же. Да что это со мной, как могло мне в голову прийти подмигивать ему? Конечно, я не подмигнула, но ведь я чуть не подмигнула, а так поступают только женщины легкого поведения! Рискованное сравнение; однако, далекая от того, чтобы потрясти Лизу, мысль о том, что она чуть-чуть не поступила как женщины легкого поведения вызвала только смущенное, правда, но тем не менее довольно греховное хихиканье под одеялом. Через минуту Лиза спала как убитая.

Она очнулась, разбуженная каким-то грубым, сердитым карканьем — позже выяснилось, что это кричал один из павлинов, украшавших дынбировский сад; солнце уже низко стояло над горизонтом, и листья лип, заглядывавших в окно, приобрели со стороны, обращенной к востоку, иссиня-серый, металлический отблеск. Лиза быстро встала, освежила лицо и надела свежевыглаженное платье с желтыми лентами; взгляд, брошенный в зеркало, сказал ей, что она прелестна, все следы усталости исчезли с ее мелкого, хорошенького личика, а желтые ленты так идут к ней, как не шло еще ничто в жизни. Она глубоко вздохнула в порыве сладостной удовлетворенности и все вертелась перед зеркалом, не в силах насытиться видом собственной красоты; а воздух, который она вдыхала, был так свеж, так благоухал травами, полынью, листвой — что она в глубоком наслаждении до тех пор жадно вдыхала и вдыхала его, пока не закружилась голова. Лиза заглянула в соседнюю комнату. «Должна же я посмотреть, как там ребенок, я ведь мать», — подумала она; убедившись с облегчением, что комната пуста, — видимо, нянька повела мальчика гулять, — взяла с кушетки книжечку в парчовом переплете, которую читала Аннерль, и когда зеркало подтвердило ее предположение, что золотистый тон парчи прекрасно гармонирует и с цветом ее лица, и с цветом платья, зажала книгу под мышкой и вышла в сад, наполнившийся предвечерними прохладными тенями.