Он отрицательно мотал головой и смотрел на меня рассеянным взглядом.

— В ней нет ничего от Ларисы Огудаловой, — продолжал я шёпотом. — Матёрая, циничная баба, которая прошла огонь, воду и медный трубы. Она любого мужика пополам перекусит. А ты видел, сколько она жрёт и пьёт?

— Замолчи, — прошептал он, опустив веки. — Иди к ней, и пускай она распишется на долгую память.

Он перевернул лежащую на столе фотографию лицевой стороной, где на фоне заснеженных гор улыбался молоденький парнишка, в распахнутой «песочке», в суконной шапке набекрень, с автоматом Калашникова на плече.

— Андрей, ты ставишь себя в глупое положение. Эта фотография бесценна.

— Давай, иди, — подгонял меня Калугин. — Иди… а то руки больше не подам.

В чём был прав старик Фрейд, так это в том, что для многих людей фетиш является противовесом одиночеству и ужасу солипсизма. На фетиш всегда может опереться наш блуждающий в потёмках разум. Человек не может существовать в пустоте — он заполняет её либо словами, либо поступками, либо чувствами, но иногда, при длительном употреблении алкоголя, некоторые ментальные состояния превращаются в паталогическую страсть. Я не знаю, что именно повлияло на Андрея, но в его жизни не могло быть нормальных отношений. Это был самый настоящий фетишист.

— Иди! — приказал он, и я нехотя поднялся: мне жутко не хотелось возвращаться назад и уж тем более о чём-то просить «примадонну», ситуация была щекотливая.

Я подошёл небрежной походкой, криво ухмыльнулся и попросил её дать автограф моему другу. Лариса внимательно выслушала, кивая головой через каждое моё слово, а потом спросила:

— А что же он сам не подошёл?

— Он выпил для храбрости, а теперь ноги не идут, — ответил я.

Она расписалась: «Андрею от Ларисы на долгую память», — передала мне фотографию и мельком глянула туда, где находился Андрей. Я повернул голову в том же направлении, но его уже не было под зонтиком. Я чопорно раскланялся и с достоинством пошёл прочь. Ноги у меня были ватные, а сердце бешено колотилось. По-моему, это называется эмпатией.

— Эдик! — окликнула Мансурова. — Давай сегодня без фанатизма!

Я ничего не ответил и даже не оглянулся; прошёл к центральному входу, где меня ожидал Калугин, нервно раскуривая сигарету. Я передал ему фотографию и сказал:

— Давай сегодня нажрёмся… Как в старые добрые времена.

— Это неплохая мысль, — задумчиво ответил Андрей, и мы отправились в бильярдную.

Там мы уничтожили изрядное количество выпивки и раскатали пару-тройку «московских» партий. Потом Калугин начал разговаривать на каком-то непонятном языке, в котором не было гласных, и начал промахиваться по шару. Я никогда не видел его таким пьяным и не знал как обращаться с этим неодушевлённым предметом.