— Ну хватит потешаться, — шёпотом попросил он и почему-то тревожно оглянулся по сторонам…

В это время московская богема готовилась к отплытию в ночной «круиз»; у капитанского мостика топталась официантка, записывая в блокнот гастрономические и алкогольные пожелания команды. В лучах заходящего солнца их лица порозовели и глаза светились неутолимой жаждой. Андрей долго смотрел в их сторону, а потом его блуждающий взгляд вернулся ко мне, и только после этого я понял, что он совершенно пьян.

— Ты знаешь, что меня удивляет? — спросил он слегка заплетающимся голосом, и, не дождавшись моего ответа, продолжил с некоторым восхищением: — Твоя наглость и полное отсутствие комплексов. Ты настолько увлечён собой, что не видишь вокруг себя людей. Ты просто идешь по ногам без всякой задней мысли.

Я поморщился и тряхнул головой.

— Нажрался?

— Ну-у-у, есть немного, — скромно ответил он, и личико у него стало отрешённое, как у младенца, который сидит на горшке.

Потом он сбил шляпу набекрень и продолжил назидательным тоном:

— Я тут слушал, как ты Ларису Ивановну воспитываешь… — Он наморщил лоб, собрал брови в кучу, и щёки его угрожающе раздулись.

— Нет, уж позвольте… — начал было оправдываться я, но он переехал меня, даже не слушая аргументов:

— Откуда в тебе столько наглости? Кто ты такой? Кто? — Он обжигал моё лицо перегаром, с возмущением выдыхая слова. — Ты пьёшь с ней за одним столом, разговариваешь с ней на равных, а я даже не могу подойти, чтобы взять этот грёбаный автограф. У меня ноги подкашиваются, сердце замирает, подмышки мокнут… Я раньше об этом даже мечтать не мог, и вот она — совсем рядом. Что мне делать, Эдуард?

— Ты чё молотишь, Андрюха? Умом тронулся?

Он тряхнул головой, словно решаясь на подвиг. С него слетела шляпа, но он даже не обратил на это внимание.

— Нет. Не могу. Попроси у неё автограф. Пожалуйста. Я не осмелюсь. Она для меня… — Он запнулся и растерял все слова, а в этот момент Литвинова налегала на «сухонькое».

Я неоднократно встречал в своей жизни мужчин, которые были склонны обожествлять женщин, и я упорно не мог понять их мотивацию — то ли это было следствием авторитарного воспитания матери, то ли это являлось парадоксом Блока, который всю свою жизнь искал «прекрасную даму» для поэтической экзальтации.

Мне было незнакомо подобное отношение к женщине, поскольку я не видел в ней каких-то кардинальных отличий, — Ева была создана не из ребра, а из того же мяса, что и Адам, из тех же мослов и сухожилий. Так какого чёрта ломать божественную комедию?!

— Андрей, ты настоящий герой, — с пафосом заявил я. — Ты прошёл две войны. Про таких, как ты, снимают фильмы. Таких, как ты, пытаются изображать вот эти актёришки… — Я махнул рукой в сторону московских небожителей. — Но у них это всегда получается неправдоподобно, потому что они умеют только тёплого по ноге пускать. Андрюха! Включи голову! Что за плебейство?!