Он набрал в лёгкие воздуху и продолжил кидать в меня беспощадные слова:

— Да что ты знаешь про эту жизнь? Тебе всё даётся на халяву! Все тебя любят! Все с тобой носятся! Все тебе угождают! А кому-то приходиться перед Богом на коленях стоять, вымаливая жалкие крохи, и то не допросишься! На тебе, Ваня, комбинацию из трёх пальцев! И самое ужасное заключается в том, что ты ничем… ничем не дорожишь!

Калугин замолчал и с ненавистью смотрел куда-то вдаль через лобовое стекло. Я тоже молчал, глядя на него с улыбкой и с пониманием. У меня не было к нему вопросов, потому что он был совершенно прав и даже предсказуем в своей чёрной зависти.

— Я тебе так скажу, Эдуард, — продолжил он через несколько секунд, слегка успокоившись и опустив интонацию на октаву ниже. — В жизни лучше чувствовать твёрдую почву под ногами, чем болтаться по волнам. А твёрдая почва под ногами — это в первую очередь семья, это нормальные здоровые дети, это верная любящая жена, это работа, которая приносит тебе моральное и материальное удовлетворение, это друзья, которые всегда готовы подставить крепкое плечо. А ты рассуждаешь как малолетка, которого потянуло на приключения.

Калугин притих, и, опустив голову, тоскливым глазом заглянул в горлышко бутылки.

— А у меня вообще пусто-пусто, — произнёс он умирающим голосом. — Мне сорок два года, а я одинок как перст и гол как сокол.

Его глаза окончательно потухли, и он отвернулся от меня; ещё раз крепко приложился к бутылке и закурил.

— Хочешь, поменяемся местами? — спросил он и закашлялся.

— Дай бутылку, — буркнул я.

Он передал её мне, и я влил в свою ненасытную утробу ещё пару глотков этого дьявольского зелья. Картинка перестала быть яркой и отчётливой: она затуманилась с краёв и подёрнулась зыбкой пеленой. Меня качнуло вперёд, потому что голова стала невыносимо тяжёлой и потянула меня вниз, — так люди и разбивают себе лицо об асфальт.

— Григорич, поехали домой. Мне надо лечь, — жалобно произнёс я, падая рядом с ним на пассажирское кресло.

Мы медленно ехали по спящим улочкам Небуга. На улицах не было ни души, и только дворовые собаки барахтались в пыли и удивлённо таращили на нас сонные глазёнки. Одна маленькая кудлатая шавка подлетела к «девятке» и хотела разразиться риторическим лаем, но Калугин выкинул в окно свою жилистую волосатую руку и тихонько на неё цыкнул: «Ша, не буди народ», — она тут же осеклась, оборвав свой лай на вздохе, и убежала в палисадник.

Небуг — это сказочное место у подножья гор, что-то типа Изумрудного города. Когда мы подъехали к дому Калугина, у подъезда нас встретил Железный Дровосек. Это был очень худой, высокий и костлявый мужчина, с грубыми чертами лица и невообразимо длинными конечностями. Он выгуливал во дворе старую облезлую собаку, отдалённо напоминающую немецкую овчарку.