В детстве я не всё понимал из того, что говорил мой отец, но у меня была хорошая память, и его слова прокладывали мой особый путь, как зарубки на деревьях в дремучем лесу. Постепенно взрослея, я становился воплощением его идей. Сколько себя помню, я всегда дрался, и вся моя жизнь была вечной схваткой с этими мерзавцами и дураками. Папа не обманул меня: их действительно оказалось слишком много, как комаров после дождя, и с такой же комариной настойчивостью они летели и летели, летели и летели на меня со всех сторон, пытаясь жалить, поэтому мне ничего не оставалось, как только нещадно их лупить.

Отец предопределил мою жизнь, и она априори не могла сложиться иначе. Он много работал надо мной как в духовном, так и в физическом плане. Каждый день он плёл из стальных проволочных сухожилий мой характер. Мы много занимались спортом. Я бесконечно набивал кулаки, втыкая их в самодельную «грушу», отрабатывал удары ногами и локтями, но самое главное, что привил мне отец, — это безграничную смелость, граничащую с безумием. Он сам никого не боялся и ни перед кем не гнул спину. Он был человеком совершенно независимым и гордым. Он внушал мне с малых лет: чувство собственного достоинства превыше всего, даже превыше любви и дружбы. Во мне это чувство постепенно гипертрофировалось в чудовищную гордыню и презрение к людям.

Мой отец и на сегодняшний день является для меня самым умным, образованным и незаурядным человеком из всех, кого я знал, — но всё ли правильно он делал в моём воспитании? Не знаю. Бог ему судья. Но я могу сказать с полной уверенностью, что он хотел сделать из меня настоящего мужчину, коим и сам оставался до конца дней своих. Не уверен, что у него это получилось, но его фундаментальный вклад в мою жизнь определяется классической формулой: «благими намерениями вымощена дорога в ад».

И вот, стоя под навесом и перебирая пальцами тёплые струи дождя, я отчётливо понимал, что Вселенское зло невозможно одолеть физически, сколько бы ты не рубил окаянных голов направо и налево, но искоренить его можно в метафизическом смысле, то есть начиная с самом себе. Наверно, в этом и заключается спасение Мира. А может быть, это просто красивые слова, за которыми ничего не стоит.

— Господи! — прошептал я. — Если бы я мог вернуться в тот августовский вечер 1985 года, я бы уже не стал манкировать этим человеком, я бы бежал от него со всех ног. Но прошлое не вернуть, а старые грехи тянут в ад. Что мне делать, Господи? Дилемма разрубила мой мозг пополам. Я никого не хочу убивать, но и простить я тоже не могу. Я совершенно запутался.