Он улыбнулся, пропуская меня в свою обитель философа и мудреца. Одет он был как последний ремок: вытянутая кофта с обтёрханными рукавами, рваная трикошка с пузырями на коленях, толстые шерстяные носки с дырочками. Голова, как всегда, была взлохмачена, и многодневная щетина дополняла его маргинальный образ, — это был самый настоящий запойный библиофил, и всё человеческое ему было чуждо. К вышесказанному добавлю, что у него всегда были треснуты линзы в очках, а иногда и душек не хватало.

В комнате у него был полный кавардак: всё было раскидано, перемешано, и одежда, и книги, и инструменты; по углам пылились стопки журналов и кипы газет, — наверно, так выглядело жилище Плюшкина. Но папа запрещал маме убираться в его комнате, подкрепляя это словами: «Порядок должен быть внутри, а не снаружи… Тем более я знаю, где и что у меня лежит, а после твоих уборок чёрт ногу сломит». Так его комната внутри квартиры превратилась в защищённый анклав.

— Гравитация, — ответил я.

— В каком смысле? — удивился он.

— Я опять свалился на вашу голову…

— Что-то мне не очень нравится эта метафора. Присаживайся. Рассказывай.

Он указал рукой на обшарпанное кресло, которым очень дорожил и не позволял маме выкинуть его на свалку. Это было раскладное кресло, на котором я спал с пяти лет и до тех пор, пока мои ноги не начали свешиваться до самого пола. Он всегда очень трогательно относился к воспоминаниям из нашего детства, то есть к тем ранним моим годам, когда я был его бессловесной тенью, а он был невероятно счастливым отцом. Но длилось это недолго: летом 1978 года, когда мне было одиннадцать лет, между нами пробежала «чёрная кошка» по имени Настя, — с этого момента я перестал быть для него ребёнком.

— Как быстро бежит время, — с печалью в голосе заметил папа. — Ещё вчера ты спал на этом кресле, свернувшись калачиком и обнимая подушечку, а сегодня… — Он запнулся и махнул рукой.

— Воспоминая не имеют временных меток, — с умным видом сказал я, — поэтому многие события из прошлого воспринимаются нами так, как будто они были вчера, но на самом деле они уже канули в лету.

— Ну что ты мне зубы заговариваешь? Давай по делу!

Мне очень тяжко далась эта фраза, и я буквально выдавил её из себя:

— Мне… нужны… деньги… большие… деньги.

— Ну кто бы сомневался! — воскликнул Юрий Михайлович; он всегда радовался, когда сбывались его (даже самые страшные) догадки. — Ты бы не пришёл к своему мудрому отцу за советом, потому что в поле каждый суслик — агроном… И каждый этот суслик считает себя умнее штатного агронома.